Лишние дети - Маша Трауб Страница 13

Однажды Елена Ивановна не сразу начала приматывать Сашину левую руку к туловищу. Он стоял, ждал экзекуции, которая не наступала. Саша робко улыбнулся. Наверное, за считаные секунды он решил, что его мучения закончились. И ему снова разрешено все делать левой рукой. Он наконец съел манную кашу, не облившись, поскольку держал ложку в левой руке. Но после завтрака на пороге группы появилась Сашина мама. Она держала в руках бинты. Упаковок было много. Сашина мама передала бинты Елене Ивановне, и та подозвала к себе Сашу – заматываться. Мне стало плохо. Саша подошел и привычно прижал левую руку к туловищу. Елена Ивановна заматывала бинт, а его мама помогала воспитательнице. Такого даже я не ожидала. Для Саши этот день стал самым страшным в жизни. Он мог считать, что во всем виновата Елена Ивановна, но оказалось, что его мама тоже виновата. Ведь она принесла бинты. И не один, а несколько. И помогала заматывать собственного сына. Воспитательница затягивала бинт намного туже, чем в прошлые дни, рассказывая Сашиной маме, каких успехов достиг Саша в поедании супа. Мама кивала. А потом ушла, оставив сына стоять посреди группы с перемотанным телом и свободной правой рукой, которая висела плетью. Саша сам будто сдулся. Последняя надежда на спасение, последняя отговорка, что во всем виновата Елена Ивановна, рухнули в тот самый момент. Саша понял, что его предала прежде всего мама. А воспитательница – только орудие.

Даже я обалдела от такого зрелища. Саша не плакал, но лучше бы он заревел. У него изменился взгляд. Я видела, что Стасик тоже наблюдал за этой сценой. Саша подошел к маме и ударил ее свободной рукой. Неумело, легко, совсем не больно. После этого он сел на стул и не двигался. Он больше не оглядывался и не искал взгляда матери, стоящей в дверях. Он вдруг стал другим. Вряд ли это заметили Елена Ивановна и Сашина мама. Они ушли в раздевалку, где шептались о поступке Саши. Воспитательница предлагала наказать мальчика, ответа его мамы я не услышала. Мне очень хотелось помочь Саше, но я не знала как.

– Стасик, давай ему поможем, – подошла я к своему другу.

– Он не просил, но давай.

Стасик опять меня удивил. Я думала, ему все равно. Или он захочет, чтобы Саша попросил о помощи. Но Стасик подошел к столу, за которым обычно сидела Ленка, и достал ее ножницы, считавшиеся самыми лучшими в группе. Наши, обычные, даже картон с трудом резали. А у Ленки были привезенные из Польши, как и карандаши, фломастеры. Потом Стасик молча подошел к Саше и подрезал бинты. Но так аккуратно, что со стороны могло показаться, что Саша по-прежнему сидит с привязанной рукой. Хотя на самом деле он мог вынуть руку из перемотки.

Сашка все еще сидел, застыв. Кажется, он все еще думал о маме, которая не просто разрешила его мучать, но и лично подавала воспитательнице инструменты для мучений. Если бы Сашина мама не принесла бинты, Елена Ивановна не стала бы упорствовать в перевоспитании. Мальчик сидел, замерев, и, казалось, даже не видел, что делает Стасик с его бинтами. И только во время обеда, улучив момент, когда Елена Ивановна отвернулась, вынул левую руку из перевязи и быстро съел суп.

– Ну вот, молодец! Даже не облился сегодня! – обрадовалась воспитательница, увидев пустую тарелку.

Когда Сашка вырезал ровный круг, Елена Ивановна чуть не прыгала от восторга.

– Я же говорила, что можно переучить! А ты упрямился! – восхищалась она. Саша, который вырезал круг левой рукой, молчал.

Но уже вечером наш обман раскрылся. Елена Ивановна стала разматывать бинты и заметила, что они надрезаны. Ее педагогическая методика и достигнутые успехи полетели коту под хвост.

– Ты! Как ты? Кто тебе помог? – Елена Ивановна готова была ударить Сашу. Он это почувствовал и пригнулся.

– Признавайся, кто тебе помог! – кричала Елена Ивановна.

Саша молчал. Он бы ни за что нас не выдал, я это точно знала. Ему было уже все равно. Я давно заметила такой фокус. Когда самые главные страдания ребенка достигают слишком высокого градуса, неприятности меньшего масштаба кажутся ему ерундой. Сашу предала мама, он никак не мог это пережить. Так что допрос воспитательницы казался ему чепухой. Елена Ивановна зашлась от приступа ярости и вечером, когда за Сашей пришла мама, что-то ей сказала. На следующий день он в группе не появился.

– А где Саша? – спросила я, поскольку не могла не думать о нем.

– Там, где ему самое место. В садике для дебилов. Куда и ты скоро попадешь, – рявкнула Елена Ивановна.

– За что? – не поняла я.

– За все. Не группа, а сборище ненормальных. Вот уж повезло так повезло. Какой был прошлый выпуск хороший! А вы – наказание на мою голову. Да вас с рождения надо было в специнтернат отдавать!

Наверное, Саша был совсем ни при чем. Но Елена Ивановна взбеленилась, орала на нас и отменила утренник. Буквально за два дня до выступления.

– Праздник для всех детей, а не для избранных, – строго сказала воспитательница, и не заболевшие дети, которые продолжали ходить в сад, немедленно почувствовали себя виноватыми в том, что не заболели, как все остальные.

Чем для меня стал тот день? Всем. Откровением, инициацией, прозрением, взрослением. Я поняла, что есть сила посерьезнее подарков и договоренностей. Случай. Банальный случай. Или судьба, провидение. Сначала один случай дал мне роль со словами, потом тот же случай ее отобрал. Так что не все зависит от человека и его действий. Иногда удача может поманить, а в последний момент отвернуться. Мне, как ни странно, стало даже легче. Я успокоилась. Если бы я выступила со словами, то все бы вспоминали, что это из-за карантина и из-за того, что «больше некому». А мама все равно не собиралась приходить на утренник.

Елена Ивановна объявила, что «одним позором меньше», имея в виду выступление, и тоже была рада. Но я переживала за Стасика. Он ходил тихий и понурый.

– Ты чего? Из-за Саши переживаешь? – спросила его я.

Стасик помотал головой и наконец признался.

Мама водила его в гости к заболевшим ветрянкой детям. Она хотела, чтобы Стасик заразился и переболел детской болезнью, как и положено, в детстве. Вместе со всеми, с коллективом. В результате этих экспериментов заболел не Стасик, а его младший брат. И как так могло получиться – совершенно никто не понимал. Ведь младшего брата держали в отдельной комнате, кормили из отдельной тарелки и поили из специальной кружки. Стасика к брату вообще не подпускали и дважды в день в квартире мыли полы и чистили унитаз и ванную с хлоркой. И почему Стасик, который прошел через четверых заболевших ветрянкой одногруппников, так и не заболел, а его младший брат подхватил вирус, оставалось загадкой. Мама Стасика не находила себе места и не знала, кого винить – себя или старшего сына. Брат болел тяжело, не спал по ночам, чесался, плакал, когда его мазали зеленкой, и Стасик тоже стал чувствовать себя виноватым. Я не знала, как ему объяснить про то, что мы с ним – другие. И снова удивилась: как может Стасик настолько сильно любить свою маму. За что? Почему он такой добрый? И почему я не такая?

Группы объединили, поскольку у одной из воспитательниц заболела внучка и той пришлось уйти на больничный. Я ходила в другую группу, во второй, а не в третий подъезд. Группа мало отличалась от нашей – тот же набор игрушек, те же шкафчики. Но мне выделили шкафчик с зайчиком, и я очень обрадовалась. Зайчик ведь лучше грибочка. Поскольку нянечка той группы очень некстати и не вовремя ушла на пенсию, не заболевших детей отрядили на раздачу еды. Так я впервые попала на кухню и чуть не описалась от страха. Я должна была приносить тарелки в группу и помогать накрывать столы для обеда.

Конец ознакомительного фрагмента