Незаметная вещь - Валерий Панюшкин Страница 14

Потом Катя оборачивается к Марине и говорит:

– Знаешь, почему ты поставила двойку? Потому что ты похожа на эту Настю. Ты работаешь учительницей в школе, а это все равно что гулять одной на рассвете. Ты завидуешь всякому, у кого есть мобильный телефон и кофточка «Дольче и Габбана».

Ты ненавидишь мальчиков, которым нравятся красиво одетые девушки.

Говоря это, Катя плачет. Слезы не текут у нее по щекам, а коротко брызжут из глаз. Она переворачивает стакан с пивом, отпихивает стул, выбегает из кафе, заводит бордового цвета скутер BMW и уезжает.

Вокруг Марины тишина. В тишине слева только теплое и щекотное слово: «Брось, брось, брось, брось…» Требуется несколько минут, чтобы Марина поняла, что это Гриша шепчет ей на ухо.

Гриша говорит:

– Брось, она два раза в год пытается покончить с собой. Она живет с родителями. Квартира на двенадцатом этаже. Она два раза в год спускается на второй и выбрасывается из окна.

Осень, тепло, ночь, нашествие мотыльков. Марина говорит:

– Она же так когда-нибудь разобьется.

Любила ли Надя Веника? Да нет. Скорее, просто жалела, потому что у него были испуганные глаза. Любил ли Веник музыку? Да нет. Просто его мама-неудачница решила взять у судьбы реванш и превратить сына в великого пианиста.

У Нади рано умерли родители, и до 16 лет она жила с бабушкой в Смоленске. А потом Надю позвала к себе дальняя московская родственница, профессор консерватории. Ее звали Ирина Сергеевна. Она была тяжело больна, и Надя приглашалась в качестве домработницы. А платой за помощь по хозяйству должна была стать квартира в центре Москвы. Когда хозяйка умрет. Так что Надя стала жить как бедная родственница, которую за любой проступок могут лишить наследства.

Ирина Сергеевна была одинокой строгой женщиной высокого роста, с мучнистым лицом и собранными в пучок белыми волосами. Она носила длинные коричневые платья с кружевным воротничком, как у старинных школьниц. А Надя была красивая, взрослая и модно, в смоленском вкусе, одетая девочка.

«Вы что это, юная леди, на панели приехали работать?» – говорила Ирина Сергеевна, когда Надя надевала платье. Или: «Вы что это, коров приехали пасти?» – когда она надевала джинсы.

Однажды Надя поставила в магнитофон группу «Metallica». Через минуту в Надину комнату вступила Ирина Сергеевна:

– Прошу, чтоб этой примитивной мерзости в моем доме не было.

Надя возразила, что, дескать, «Metallica» на этом диске играет с симфоническим оркестром, и этот аргумент Ирину Сергеевну тронул:

– Ты слышала когда-нибудь симфоническую музыку?

– Видишь ли, – Ирина Сергеевна привела Надю в гостиную, где стоял стэйнвеевский кабинетный рояль, и куда Наде строго запрещено было заходить одной. – Эти несчастные оркестранты, играющие с твоей «Metallica», вынуждены пилить все вместе одну тему, глупую и ворованную. А вот смотри, симфония Малера. Скрипки играют так, – Ирина Сергеевна открыла рояль и проиграла тему скрипок, – а медные играют так…

Она перечисляла инструменты, внешний вид и звучание которых Надя с трудом себе представляла, и показывала, как переплетаются их партии в оркестре, как они спорят или соглашаются друг с другом.

– Получается, – сказала Надя, – будто бы много людей в комнате собрались вместе и говорят о разных вещах.

– Ах ты умница! – Ирина Сергеевна впервые за месяц жизни под одной крышей взглянула на девочку благосклонно. – Умница! Только это не люди говорят о разных вещах. Это ангелы на небесах говорят о том, как устроено время.

Веник приходил через день. Он играл хорошо, только Наде было совершенно неинтересно слушать его игру из-за двери. Куда интереснее было следить в щелку за Ириной Сергеевной. Сначала она слушала спокойно. Потом заглядывала под рояль, где стоял таз с водой (чтобы инструмент не рассыхался). Потом щупала воду в тазу, словно чтоб убедиться, что вода мокрая. Потом начинала тихо ходить по комнате. Потом говорила Венику:

– Подожди, детка. – И выходила за дверь. – Наденька, накапай мне валокордину. Это ж надо, такой талантливый мальчик, и так у него совершенно ничего не получается.

Почти каждый раз в день занятий у Ирины Сергеевны начинался ужасный приступ аллергии на Веника. Лицо у нее становилось красное и шершавое, она вся опухала и начинала задыхаться. Надя вызывала «Скорую», и, когда уколы начинали действовать, больная говорила:

– Господи, он не может сыграть даже Моцарта.

На другое утро Ирина Сергеевна ехала гулять в Коломенское. Она брала с собой Надю в качестве сопровождающей, и Надя очень полюбила эти прогулки. Ирина Сергеевна шла, опираясь на Надину руку, смотрела на шатровую церковь и плакала. Каждый раз.

– Почему вы плачете?

– Послушай, это ведь шедевр. Представь себе, что Земля подвешена в пустоте на миллиардах серебряных нитей. И как раз над этим холмом нити переплетаются так, что складываются в шатер. А человек, который строил здесь церковь, эти нити видел и сложил по ним купол, как каменщики выкладывают стену по веревочке, чтоб получилась ровной. Ну не смотри на меня так, я не сумасшедшая.

– А зачем вы учите Веника, если вам от него так плохо?

– Он очень талантливый. Представь себе, что концерт Рахманинова – это такое кружево, которое накладывается сверху на клавиши. И исполнитель, словно бы пальцами, должен это кружево сплести. Тогда получится хорошее звукоизвлечение. Так вот, у Веника пальцы сами собой движутся по нитям. Но только он этого не видит. Он даже не подозревает, что нити существуют, он как слепой.

– А вы скажите ему.

– Человек сам должен увидеть. Для этого с ним должно произойти несчастье или радость. Он должен ощутить себя висящим в пустоте. И тогда он увидит нити, которые его удерживают. И потом всю жизнь людям, приходящим на концерт, он будет про эти нити рассказывать. Чтобы люди чувствовали, будто кто-то добрый держит их на ладонях. Ты знаешь, Леонардо да Винчи в конце жизни не писал картин, а рисовал только драпировки, переплетение нитей.

На следующий день, когда Веник пришел на урок, Надя ждала его у лифта на лестнице.

– Веник! Поди сюда!

– Здравствуйте, Надя. Вы тут что, гуляете?

Веник был длинный, худой, бледный и с испуганными глазами. На нем был бархатный пиджак, белая рубашка и бархатный бант на шее. Он подошел к Наде и не выдержал ее взгляда. А Надя смеялась:

– Веник, поцелуй меня. Ведь ты всегда хотел меня поцеловать?

– Я не хотел.

– Ах, ты не хотел меня поцеловать? Я тебе противна. Я для тебя грубая провинциальная девка, что-то вроде прислуги?

– Нет, я не это имел в виду. – Веник густо покраснел.

Надя взяла его за лацканы пиджака и поцеловала в губы. От Веника пахло молоком, а не одеколоном и алкоголем, как от тех мужчин, с которыми Надя целовалась раньше.