Нас там нет - Лариса Бау Страница 14

И ничего при этом нельзя такого хлопотного для взрослых. Мы же им не мешаем, когда они хотят водку пить и песни орать, или ругаться с балкона, или возиться в темноте. Они считают, что для нас живут и работают, не покладая рук. Это неправда. То есть, если бы не мы, они бы гуляли целый день и цветы нюхали. И не работали бы, и не стирали, и кашу не варили.

Погуляли бы неделю и умерли потом от голода и грязи.

А мы бы смотрели на них из Царства Божьего.

* * *

Чтение чужих рассказов, наблюдения за жизнью и подслушивание взрослых разговоров составляют основу детского познания окружающей жизни.

Знание дает возможность поставить жизнь на колеса правил и уже дальше катить в ней осторожно и осмотрительно.

Образцом жизни для меня служила жизнь стариков.

Иногда в кино я видела, как скачут на конях, стреляют, бегут, ездят быстро на машинах или воюют, — это все не имело к нашей жизни никакого отношения. А вот собирание желудей на трамвайной остановке, приготовление лапши, радио, кефир, газетные вырезки и наблюдение за небом, если самолет пролетит, — это имело. Мне хотелось как-нибудь проскочить ответственную и решительную взрослую жизнь и скорей состариться миленькой старушкой.

Жизнь стариков похожа на жизнь маленьких детей, ко взаимному уважению. У нас одинаковые цели жизни на каждый день, разумные и ясные. Мы не хотим ничего такого, что не пригодилось бы ежедневно.

У нас одинаковые радости от солнца, еды и ветерка. Мы не ходим на работу, не ездим далеко одни.

Мы обнимаемся вечером, когда слушаем радио. Мы неуклюже танцуем и смеемся просто так. Мы застегиваем друг другу сандалии и пальто и подкладываем большие вишенки на тарелку. Мы оба тайно знаем, что это скоро кончится, и каждому придется уйти в свою сторону.

Считается, что детская сторона лучше.

* * *

Я фрукт, созревший к съéденью

Печалью и обманом,

Из темноты невéденья

Явился слишком рано.

Сейчас вот поднимусь над всеми вами и улечу, пока вы тут в очереди гневаться стоите: кляксы, рваные тетрадки, ворованное варенье, обгрызенные ногти, расчесанные болячки.

Сейчас все упадут и умрут, если Пушкина не выучить. Можно выйти к доске, закашляться до посинения, разрешат попить из учительского стакана. Но если не перестать кашлять, пойдешь в медпункт, а там и звонок скоро. Идешь в медпункт и думаешь в окно улететь, нащебетаться всласть и лечь спать, как больной, когда тебя любят и не лезут.

Неведение обещает свободу. Не ведаешь душой границы чужих смыслов. Где она, причина, от которой так все по цепочке потянулось? Одно «нет» за другим.

Почему надо участвовать жизнью? Непонятной формой ея? Почему всегда нависает темными крылами кто-то, к которому надо идти путем уроков, мытья рук перед едой, все вовремя и к месту? Путем невопроса и невзгляда, путем толкотни и победы?

А иначе сожрет-не-подавится? Останешься на пыльной обочине, обделенный любовью со всех сторон?

Назад попросишься криком? Или молча сзади поплетешься, подбирая крошки? Боишься попробовать? Не догонишь сияющих?

А если нет?

Кем быть? Собакой, крысой? Ну в школу не пойдешь, так другие найдутся, и камень кинуть, и кусок не бросить.

Водой, ветром, нагретым камнем, горячей пылью…

Дедушка всегда говорил про вольности в выражении чувств и мыслей: не при дамах будь сказано. При дамах — это нужно было особенно строго блюсти разговор, духовно, вежливо и беззаднемысленно.

А почему? Ведь дамы — такие же люди, тоже какают, писают и бьются на войне, пукают, сквернословят и курят махорку, кривят морду после стаканчика водки и пахнут потом в троллейбусе…

Дедушка не различал простонародных и гордых дам. Это бабушка различала: ведет себя как торговка — это считалось плохо. Или как «шарамыжница» — это вроде цыганки-обманщицы на рынке, это совсем ужасно. Как барышня — это хорошо для девочки, и как культурная или воспитанная женщина — это для постарше.

Девочки в дедушкиных глазах тоже были немножечко дамы, только на ты.

Он не говорил Берте — а ну вынь пальцы из носа!

Лильке — не ори, дура!

Мне — перестань чесать задницу!

Бабушки наши и тетя Римма — треснули бы сразу, и всё.

А у него получалось вежливо.

Типа: «Берта, дружок, а давай не будем ковырять в носу, а возьмем в руки книжку» — это любимое (или вытрем пыль, помоем посуду и спляшем). Ему и в голову не приходило, что Берте не хочется читать, а хочется именно ковырять в носу. «Лиля, голубчик, давай ты мне объяснишь, что тебя беспокоит (путает или тревожит)». Ему и невдомек, что Лилька противная и любит орать. «Ларунчик, кызымка, давай ты оправишь платьице», и — дальше, как Берте, — читать, плясать, мыть посуду, — и еще прибавлялось насчет играть на рояле. У него и в мыслях не было, что, раз задница чешется, ее надо чесать, и всё тут.

Но, к сожалению, то, как он говорил, было не всегда убедительно. Особенно в случае с Лилькой — она никого не слышала, когда сама орала. Поэтому бабушку звали в помощь, ну она архангелом Михаилом изгоняла из нас бесов недамским образом. Дедушка сразу отваливал — чтоб не смотреть на отягощающие обстоятельства наставлений.

— Татарин, а какой культурный, никогда женщину в обиду не даст, — говорили про него и уважительно цокали языком.

Но иногда и дедушка срывался, это когда бабушка скандалила. Она начинала внезапно вопить и заламывать руки, как в кино.

— Вы деспот, сатрап, большевик, сломали мне жизнь, и вообще я от вас уйду! Утоплюсь! (Ха, в речке-вонючке Саларе? Там же крысы, она же их боится!) Удавлюсь! (Как? У нас потолки огроменные, даже со стола не дотянуться до лампочки!) Уйду вообще и навеки! (И куда, когда дедушка всю милицию знает? Как навеки, когда все скоро умрут?)

И еще много чего.

Тут и дедушка взрывался негодованием:

— Вы избалованная истеричка, замолчите немедленно и не позорьтесь перед людьми! Заткнитесь, наконец!

Я, сидя в нише, где у нас были запасы, обжиралась вареньем.

Если после «заткнитесь, наконец!» дедушка ударял кулаком по столу — значит, всё, надо сворачиваться с вареньем, закрывать крышки и умываться. Кулаком по столу означало умиротворение бабушки. Она недолго топталась на кухне и шла мириться. Типа: «Друг мой, что это на меня нашло сегодня, я погорячилась! Наверно, это давление (погода, ветер, полнолуние, дурной сон или далекие астрономические причины тому виной)».

Если без кулака по столу — это надолго, я незаметно выскальзывала к Берте, и мы глумились на балконе — все дураки, и мы им покажем когда-нибудь.

И таки мы им показали! [3]