Привет, Галарно! - Жак Годбу Страница 14

У Маризы кожа белая, как просвирный хлеб. Она похожа на маму, но волосы у нее еще чернее, они стекают, как расплавленный гудрон, и потом, самое главное — у нее глаза, как две белки в клетке, которые бегут без остановки, и грудь, которая умещается в мои ладони...

Г

По ее настоянию я пошел к врачу. Он заново осмотрел меня и сказал: «Я так и знал, у тебя ничего нет, просто нервишки пошаливают, вот и сердце бьется быстрее обычного». Да у меня сердце в порядке. Это скорее из-за того, что я целый день сижу в душной столовке — вредная работа. Мне нужно было бы стать моряком. Для здоровья это куда полезней. Мариза, например, — дочь моряка. Ее фамилия Дусе, она — из рода Дусе де Ланорэ, живущего около местечка Бертье напротив песчаного берега Контрекера. В их семье все мужчины — капитаны, эти Дусе настоящие морские волки, а их стихия — борт грузовых судов или теплоходов, которые движутся по направлению к городу Квебеку или по озеру Сен-Пьер. И они не сойдут с капитанского мостика, пока не бросят якорь где-нибудь у причала к востоку от монреальского порта, неподалеку от нефтеперерабатывающих заводов, над которыми горит вечное газовое пламя. Они никогда не поплывут дальше центов Сен-Ламбер.

Каждый раз, когда один из Дусе доплывает по каналу до отчего дома, бабушка Вирджиния Дусе бежит к садовой мачте и поднимает цветок лилии — это флаг Дюплесси [41], здешний национальный флаг: капитан Дусе приветствует тремя паровыми свистками, вслед ему отзываются коровы церковного сторожа, дети прекращают игру, взлетают голуби, деревня оживает. Затем бабушка Вирджиния тянет нейлоновую леску вниз, крутя тугой ролик. Так они и проводят лето, не обращая внимания на стрелки часов и не заглядывая в календарь Канадского национального банка. Они живут по звуку сирен кораблей «Андриа», «Франкониа», они пускают слюну, когда, стоя на палубе и глядя в бинокли, увеличивающие изображение в двадцать раз, пытаются разобрать названия: «Ангелики», «Касинов», «Нофтилос», «Торолд», «Чешир», «Гайн Гойер», «Трансмичиган», «Узбе Кит», «Мари Коу», «Лондон Бэнкер», «Сонунаро» и все прочие. Эта чудесная молитва доносится из Ливерпуля, Марселя, Амстердама, Панамы, Осло и других дальних стран. Клан Дусе состоит из пятидесяти двух человек, трех поколений, занимающих деревянный дом, выкрашенный в бежевый и зеленый цвета с черными ставнями. Мариза жила там со своим отцом, потом, когда тот поехал в Висконсин делать деньги, она осталась в нем сиротой одна, в окружении моряков.

Ну а я предпочитаю для путешествий межконтинентальные ракеты. Корабли — это хорошо, конечно, но только медленно, как процесс выздоровления. Мариза — другое дело: она как будто сама состоит из пресной воды, ветра с реки и волн, которые разбиваются о желтые бетонные ледоколы, застрявшие в скалах и запорошенные песком. Я плохо представляю себя мирным капитаном в водах реки Сен-Лоран. Прекрасно, конечно, но это как бы жить в страхе перед настоящими просторами. Я вижу себя на равнинах Африки, как г-н Поль М. Стоун, две статьи которого я прочитал в июньском и июльском номерах «Ридерс Дайджест», когда лежал в постели и выходил из лихорадки. Вот так и знакомишься с разными людьми. Моя мечта — общаться и изучать старинные обычаи. Я выбрал бы племя, в котором девушки разгуливают в цветастых туниках, и таким образом мог бы вдохновенно «этнографировать», устремив взор на их черные, как подносы из эбенового дерева, груди. Будь я действительно образованным, я бы занялся изучением религий, лежал бы себе в гамаке где-нибудь в Амазонии и потягивал бы ром с кока-колой в окружении не слишком целомудренных девушек из того самого племени. Я бы нашел что проэтнографировать, лишь бы мне не мешали!

Но все это пустые мечты. «Франсуа, ты как флюгер», — говорила мне мама. Только одни флюгеры легко меняют мнения. Мариза тоже из их числа. Вчера она мне говорит:

—Франсуа, мне совсем не хочется, чтобы ты из-за этого болел и переутомлялся, тебе нужно отдохнуть. Но все же мне было бы очень приятно, если бы ты все же закончил свою книгу.

—Не волнуйся, все будет нормально. Теперь у меня голова уже не так болит при поиске слов. С каждым днем делается все легче. Успокойся, меня больше не будет бить лихорадка (я засмеялся), кроме творческой, конечно.

—И много у тебя получилось?

—Заканчиваю тетрадь. Но Жак сказал, что надо бы две.

—А можно мне взглянуть, что ты там написал? Одним глазком.

—Зачем тебе?

—Может, я начну о тебе иначе думать.

—Но я все тот же Галарно.

Как будто ей захотелось поменять обстановку. Может быть, ей в тот вечер разнообразия ради надо было заняться любовью с писателем?

—Если ты не дашь мне прочитать, я пойду в кино.

—Ага.

—Ты просиживаешь все вечера в своей столовке, с ручкой во рту.

—Так тебе надо, чтобы я написал книгу или нет? Это, кстати, была не моя идея.

—Ладно, пойду-ка я в кино.

—Я тебе это давно говорил.

—Тебе не кажется, что у нас здесь тесновато?

—Но у нас нет детей. А так, конечно, могло бы быть попросторнее.

—Ничего нового от адвоката?

—Он сказал, что это будет тянуться долго...

Хотя у меня и хороший адвокат. Он проводит много времени в разъездах между Оттавой и Монреалем, распутывая клубок разлук, адюльтеров, алиментов, заговоров с фотография ми-уликам и. Мне все это так в прошлом году осточертело, что я даже написал в «Ла Пресс» [42]. Я отправил письмо главному редактору газеты, в раздел «читательская трибуна». Я писал, что все эти бумаги, которые подают на рассмотрение в парламент, столь же абсурдны, как и сроки для получения развода, и что я, несмотря на неудачный опыт в Леви, хотел бы жениться вновь. И подписался своим именем. Только все это ничего не дало.

А

—All work, no pay? [43]Это несерьезно, Франсуа! Я прихожу за вами в шесть часов, ты запираешь свой дворец, и я веду вас есть фондю по-бургундски. Ты, конечно же, и понятия о нем не имеешь, а ведь это вкусно! А потом? Бог мой, потом — кино, театр, или же, если желаете, я поведу вас в парк Бельмон. Мне самому давно хочется сходить туда еще разок!

Мариза, разумеется, решила не упустить случая. Вечера тянутся один за другим, словно бредущее гуськом бесконечное индейское племя, и она постепенно впадает в неврастению. Это ей надо было бы писать книгу! Сти, мне-то ничего от того, что я работаю семь вечеров в неделю, наоборот, появляется время поразмышлять. Не знаю, какая муха укусила Жака. Обычно он не стремится меня развлечь, как раз таки наоборот. Приходя, он всякий раз приносит мне книгу, которую сам прочитал. А я даже не смог закончить последнюю: «Дневник» Андре Жида. Странный он какой-то чувак, вроде пугливой старой девы, анализирует свои чувства и выписывает поэтому витиеватые фразы: «о которой», «о котором», и они следуют друг за дружкой, как утки на стенде тира. Но, интересное дело, в смысле когда пишешь сам, книги как-то по-особенному начинают на вас действовать: они либо становятся понятнее, либо просто падают у вас из рук, третьего не дано.