Гадальщик на камешках - Мирча Элиаде Страница 14

Он хотел вернуться и начать счет сначала, но через несколько шагов почувствовал такую усталость, что остановился у первой же двери, три раза постучал и вошел. Это была ничем не примечательная большая гостиная, обставленная почти бедно, а у окна, в полуоборот к нему, сидела молодая женщина и смотрела в сад.

— Простите, — с трудом вымолвил Гаврилеску. — Я не туда попал.

Тень женщины отделилась от окна и неслышно двинулась к нему навстречу, и тут в памяти возник забытый запах.

— Хильдегард! — воскликнул он, выпуская из рук шляпу.

— Как долго я тебя ждала, — сказала, приближаясь, девушка. — Я искала тебя повсюду…

— Я был в пивной, — прошептал Гаврилеску. — Если бы я не пошел с ней в пивную, ничего бы не случилось. Или если бы у меня было немного денег… Но денег не было, и заплатила она, Эльза, и, понимаешь, я почувствовал, что должен… а теперь уже поздно, ведь правда? Очень поздно…

— Какое это может иметь значение? — сказала девушка. — Пойдем же…

— Но у меня нет больше дома, у меня ничего нет. Это был ужасный день… Я заговорился с мадам Войтинович и забыл портфель с партитурами…

— Ты всегда был рассеянный, — прервала его Хильдегард. — Пойдем…

— Но куда? Куда? — силился крикнуть Гаврилеску. — В мой дом кто-то вселился, я забыл фамилию, но кто-то незнакомый… Да его и нет, не с кем объясниться. Он уехал на воды.

— Иди за мной, — сказала девушка и, взяв его за руку, потянула в коридор.

— Но у меня и денег нет, — шепотом продолжал Гаврилеску. — Как раз сейчас, когда переменили купюры и подорожал трамвай…

— Ты все такой же, — сказала девушка и засмеялась. — Испугался…

— И никого из знакомых не осталось, — продолжал шептать Гаврилеску. Все на водах. И мадам Войтинович — у нее я мог бы занять, — говори, уехала в провинцию. Ах, моя шляпа! — воскликнул он и собрался вернуться.

— Оставь ее, — сказала девушка. — Она тебе больше не понадобится.

— Как знать как знать. — И Гаврилеску попытался высвободить руку. — Это очень хорошая шляпа и почти новая.

— Правда? — удивилась девушка. — Ты все еще не понимаешь? Не понимаешь, что с тобой случилось недавно, совсем недавно? Ты правда не понимаешь?

Гаврилеску глубоко заглянул в глаза девушки и вздохнул.

— Я как-то устал, — сказал он, — извини меня. Такой ужасный был день… Но сейчас будто мне становится лучше…

Девушка тихонько тянула его за собой. Они пересекли двор и вышли в открытые ворота. Извозчик дремал на козлах, девушка так же легонько потянула Гаврилеску в пролетку.

— Но клянусь тебе, — зашептал Гаврилеску, — даю тебе честное слово, у меня нет ни единой монеты.

— Куда прикажете, барышня? — спросил извозчик. — И, как желаете — шагом или рысью?

— Езжай к лесу дорогой, какая длиннее, — сказала девушка — Да помедленней. Мы не спешим…

— Эй, молодые! — крикнул извозчик и присвистнул.

Она по-прежнему держала его руку в своих руках, только откинулась на подушку и глядела в небо. Гаврилеску, не сводя глаз, внимательно ее разглядывал.

— Хильдегард, — произнес он наконец, — со мной что-то случилось, даже не знаю что. Если б я не слышал твоего разговора с извозчиком, то решил бы, что это сон.

Девушка с улыбкой повернулась к нему:

— Все мы грезим. Так начинается. Точно во сне…

Париж, июнь 1959 года

Все собрались, как обычно, у самого обрыва поглазеть на встречные поезда. Каждый раз, когда брашовский скорый трогался в путь, с противоположной стороны уже лениво подходил пассажирский из Бэйкоя. Оба паровоза издавали протяжный гудок, а Носатый вопил:

— Слушайте эхо!

Но не все его слышали и не всегда… А пока скорый не дошел до станции, все терпеливо ждали. Оставшиеся несколько минут казались особенно долгими, и никому не хотелось разговаривать. Здесь, наверху, солнце еще не зашло, а внизу давно уже наступил вечер. Прахова утратила свой серебристый блеск, вдруг превратившись в мрачный свинцовый поток.

— К станции подошел! — объявил Носатый.

В этот миг у них за спиной послышались быстрые шаги, словно кто-то сбежал вниз по тропинке, и раздался хриплый женский голос:

— Брындуш! Денщик господина капитана…

Рыжий веснушчатый мальчик лет двенадцати или тринадцати с жестким, словно щетка, ежиком недовольно обернулся. У него были огромные глаза, неожиданно глубокие и черные.

— Погоди, — сказал Носатый, — поезд вот-вот тронется.

Мальчик секунду колебался. Потом пожал плечами, сплюнул и, засунув руки в карманы брюк, медленно двинулся по тропинке. У самой дороги он услышал паровозные гудки и остановился, но эхо сюда не долетало.

Денщик поджидал на скамейке. Увидев его, сдвинул фуражку на затылок и улыбнулся.

— Эй, мусью, марш-марш, а то господин капитан осерчает!

Но мальчик и ухом не повел. Он шел медленно, засунув руки в карманы, рассеянно глядя по сторонам. Тогда солдат поправил фуражку и зашагал вперед. Так шли они в десяти шагах друг от друга среди зарослей ромашки и пыльных кустиков полыни. У дачи с колокольчиками на балконе денщик остановился и повернул голову.

— Небось страшно? — спросил он, когда мальчик приблизился к нему.

— Мне? — удивился Брындуш, снисходительно улыбаясь.

Потом пожал плечами и плюнул.

— Тогда поскорее, а то господин капитан ждет нас.

Но и на этот раз мальчик не ускорил шаг, и денщик был вынужден идти медленно, рядом с ним. Через некоторое время он снова поправил фуражку и прошептал:

— Скорее, бегом, он нас заметил…

Капитан стоял у ворот в сорочке и подтяжках, нервно затягиваясь папиросой. Это был средних лет, плотный коротконогий человек. Лицо у него было круглое, брови редкие, волосы зачесаны с затылка на лоб. Казалось, он безуспешно пытается придать своему лицу саркастическое и свирепое выражение.

— Валентин! — крикнул он. — Можешь раздеваться.

Когда Брындуш вошел во двор, с крыльца сбежал смуглый мальчуган с черными прилизанными волосами. Он был в спортивных трусах и держал в руках две пары боксерских перчаток. Как бы не замечая его, Брындуш подошел к колонке в глубине двора и принялся снимать рубаху. Тщательно сложил ее и оставил на бревне. Потом, все так же размеренно, не спеша снял тапочки и долго вытирал ноги о траву. Засучил как можно выше короткие штаны. Несколько раз капитан кричал ему:

— Эй, мусью, поскорей, уж ночь на дворе!

Он надел на Валентина боксерские перчатки и дожидался, нетерпеливо помахивая другой парой. Наконец Брындуш, улыбаясь, подошел к нему и театральным жестом протянул обе руки, словно для того, чтобы ему надели наручники. Солдат, стоя на страже у ворот, с любопытством наблюдал за этими приготовлениями.