День Сэма (сборник) - Влад Маврин Страница 14

Закончив с делами, Илья собрался уходить. Николай и Зинаида вышли его провожать.

– Жалко продавать дом, долго я в нём прожил, – сказал Николай, обращаясь к Илье. Заметив немой вопрос, он добавил: – С Зиной-то мы женаты всего пять лет, а в доме я живу уже тридцать.

Илья, за годы, прожитые в Америке, замечал – в эмиграции (впрочем, как в армии или в тюрьме) – кого ни спроси: «Когда приехал?» – не задумываясь, сразу же ответят, словно дни считают. Вот и сейчас он по привычке мысленно отсчитал тридцать лет назад, получалось прилично, и вслух сказал:

– Это что ж, вы в Америку приехали аж в начале 70-х?!

И тут Николай удивил Илью:

– Да нет, это я в этом доме живу тридцать лет, а в Америку я приехал в 56-м году.

Илья наморщил лоб – хотелось самому найти ответ.

– Как же это вам удалось, ведь тогда никого из Союза не выпускали?

Николай улыбнулся.

– А я не из Союза, я из Австрии.

В голову Ильи по-прежнему никакого путного объяснения не приходило.

– Ага, – машинально подтвердил он и тут же спросил: – А как же вы в Австрию попали?

Прежде чем он ответил, Илья почувствовал, что Николай охотно поддерживает разговор.

– В Австрии я прожил одиннадцать лет, с 1945 года.

Ну вот, наконец-то всё стало ясно, выстроилась линия ещё одной судьбы, уже достаточно известной людям послевоенного поколения, к которому принадлежал Илья. Да, это они проходили, эта жизненная схема укладывалась в его понимании. Он снова был на коне. И задал вопрос, считая его риторическим, не требующим ответа:

– Это вас немцы во время войны в Германию на работы угнали?!

По годам воевать ему было рановато, значит, плен его миновал.

– Да нет, – ответил он, – я в немецкой армии служил, – сказал просто и буднично.

– Коля, ну кому это интересно?! Опять ты за свои истории, – вмешалась Зинаида. – Сейчас он вас заговорит, а нам ещё ехать надо в магазин, а потом к врачу.

Илья уехал. Однако услышанное не выходило из головы. Понятно, что не по заданию советской разведки Николай служил в немецкой армии. Было ощущение того, что он прикоснулся к чему-то, до сих пор совершенно неведомому и чужому. Но притягивало и интриговало это очень. Как это могло случиться с этим симпатичным и улыбчивым человеком? Как он оказался в армии врага? В его, Ильи, большой семье, честно говоря, мало кто симпатизировал советской власти, однако все мужчины воевали, и воевали достойно. А уж в семье жены воевала даже его незабвенная тёща.

На следующий день Зинаида улетала в отпуск навестить родных, живущих в Чикаго, а Николай оставался дома. Илья обещал ему в отсутствие жены показать пару домов, а также сделать фото их дома для продажи. Это был прекрасный повод встретиться с Николаем и поговорить «за жизнь». Через пару дней Николай позвонил сам:

– Господин Розов, это Николай Донсков…

Он мог бы и не называться, Илья узнал его сразу же. У окружавших Илью эмигрантов, приехавших из России и вроде бы давно уже живущих без «товарищей», обращение «господин» ещё вязло во рту. У Николая это звучало естественно и просто.

Илья с Николаем провели тот день вместе. Они сидели на веранде его дома и пили чай; стоял чудесный летний день, и Николай как-то сразу же начал рассказывать о себе. Он как будто угадал желание Ильи узнать о нём как можно больше.

Несмотря на возраст (а было ему уже за восемьдесят), память у него оказалась крепкая, и рассказывал он охотно, словно соскучившись по внимательному слушателю. Да он и сам не скрывал этого:

– Вы первый, кому это по-настоящему интересно.

Он говорил по-русски хорошо, но его лексика сформировалась до войны и с тех пор «застыла», а новая была переводом с английского. Долго по-русски ему говорить было трудно, видимо, он уставал и переходил на английский.

Николай Михайлович Донсков родился в 1925 году в деревне Носково Курской области в крепкой кулацкой семье. Хозяйство у деда Семёна было большое: мельница-восьмикрылка, самая большая в округе, кожевня, скот, 16 пар рабочих лошадей, большой дом, да и много чего ещё. Илья спросил, почему лошадей считали парами. Николай Михайлович ответил:

– Так скот был тягловый, и лошадей впрягали парами в сельхозорудия.

Почти со всей округи к ним свозили зерно на мельницу и шкуры в кожевню для обработки. Семья деда Семёна по отцовской линии была большая: три сына и шесть дочерей. Старший сын – Яков, будучи призванным в армию ещё в русско-японскую войну, на той войне и погиб. Случилось это в 1905-м. Михаил, отец Николая, – младший из братьев, был инвалид с раннего детства: сильно хромал.

Вот самые ранние воспоминания Николая: жеребёнок на дворе сломал ногу, перескакивая через колодезную ограду, пришлось его пристрелить. Когда, повзрослев, он рассказал об этом матери, она удивлённо воскликнула:

– Сынок, как же ты это вспомнил? Ведь тебе было всего-то два годика.

Второе воспоминание относится уже к 1932 году, когда Коле было уже семь лет. Бабка Гарпина, жена деда Семёна, выводила конфискованную у них последнюю корову со двора.

Николай помнит, как уполномоченный вырвал у Гарпины кусок сала, спрятанный на груди. Эти воспоминания разделяют всего пять лет, за которые всё хозяйство большой семьи было конфисковано и разграблено. Деда Семёна на глазах у маленького Коли застрелили прямо на конюшне – не отдавал лошадей. Тогда же отобрали дом, а всю семью выслали в Сибирь, в Томскую область.

К этому времени относится ещё одно воспоминание детства. Семилетний Коля больше двадцати дней ехал «зайцем» под нижней лавкой в вагоне поезда в ссылку. Всех мужчин, в том числе Колиного отца Михаила и дядю Бориса, среднего брата, отправили в ссылку под конвоем в товарном вагоне. Женщинам с детьми сделали «послабление», им разрешили ехать в Сибирь за свой счёт в пассажирском поезде. Денег у Екатерины Ефремовны, матери Николая, хватило на билеты на себя и детей только до Москвы. От Москвы до Томска денег на билет для Коли не было. Всего ехали к месту ссылки 70 дней.

Ссылку Николай помнит плохо, разве что, как однажды мать чуть не утонула, переходя реку по льду. Мать ходила по окрестным деревням побираться – надо было кормить детей. Как-то, возвращаясь домой, мать провалилась в воду. Её спасли сумки, набитые подаяниями, которые висели у неё на плечах – они не дали ей уйти под лёд.

Из Сибири они решили во что бы то ни стало бежать. Легко сказать – «бежать», когда на руках никаких документов, кроме «волчьих паспортов», и необходимости ежемесячно отмечаться в райотделе НКВД. Это был большой риск, и всё-таки они сбежали, семьи Михаила и Бориса. Возвращались долго, почти полтора года: останавливались в разных местах, устраивались на временные работы, как-то где-то жили, обзаводились временными и «липовыми» справками и документами и ехали дальше в Харьков. В большом городе легче было затеряться. Отец – хороший плотник, поступил в Харькове на паровозостроительный завод. Мать там же работала станочницей. Дядя Боря даже стал завхозом. Жили в бараке.