Правы все - Паоло Соррентино Страница 15

А что происходит вокруг, за стенами города? Видимо, ничего.

А еще эти городские музеи, склад всякого хлама, – такая от них тоска берет, хоть вешайся. Мало что ввергает меня в такую тоску, как городские музеи захолустных городков Центральной Италии. А еще я терпеть не могу провинциальных мэров, которые тебе страшно рады, – одинаковые, словно из инкубатора, радеют о славе родного города, а сами в свободное время работают ветеринарами, врачами, директорами мутных банковских филиалов, у них обычно пара малых детишек и галстук не в тон, ну зачем такие живут на свете, скажите?

Только мой город еще сохраняет какой-то смысл, потому что он стоит у бескрайнего моря, у него словно выросли крылья. Кажется, стоит захотеть – в любую минуту сбежишь. Но ты не убегаешь. Хотя чего такого. Там – Африка, там – Греция, а там – Гибралтар, где сто лет как торгуют оружием, наркотой и путанами. Гибралтар – это рай. О нем мало кто знает. Я там бывал по своим делам и все успел разглядеть.

На чем мы остановились? Ах да! Мы в самом бесполезном месте на свете, на площади Асколи-Пичено, куда уже высыпали все жители, разрядившиеся в пух и прах, дешевые пайетки сверкают, что твой фейерверк, наряды-то небось из местного бутика «Сестрица Мария»?

Провинция – как темная комната. Ходишь по ней, ходишь и вечно натыкаешься на одних и тех же людей, которых знаешь с рождения. Наверное, местным здесь нелегко. И даже ужасно. На площади есть дети – не очень много, и все они, если честно, уродцы, просто уродцы и в придачу тупые, носятся как одержимые, матери орут на них, что твои экзорцисты, но этим деткам, в которых вселился бес, поможет только епископ, способный изгнать Сатану, – а кто еще заставляет их бегать и играть, позабыв обо всем? В этих детишек из области Марке вселился не просто Сатана, а редкий придурок. Зато мамашки у них ничего, это да, в Марке телки даже очень, не такие сучки и вертефлюхи, как в Венето, здесь они безликие и коварные, про них ничего не известно – не угадаешь, что им взбредет в голову. За сдержанностью наверняка таится жаркая, звериная ненасытность. Вот это уже интересно. Нет ничего хуже пресытившихся мужчин и женщин.

Господи, как меня только сюда занесло! Попасть после Нью-Йорка в Асколи-Пичено – такого свинства я не заслужил, но все уже было давно решено, а меня можно упрекнуть в чем угодно, но только не в непрофессионализме. Я профессионал много лет.

Поэтому мы без особого огонька выступаем на местной провинциальной сцене. Я бы даже не назвал это концертом, это какой-то вялый и неуместный поток более или менее точных нот – и все из-за дебилов Джино и Титты, которые продолжают лыбиться из-за своих инструментов, неужели на них так действует кокаин? Они словно приняли не его, а бразильскую траву, маконью, от которой ржешь да ржешь, пока вконец не устанешь, и видишь прелестные галлюцинации. А у меня сегодня голос вообще ведет себя странно, сначала я пытаюсь это исправить, а потом думаю: «Да какая разница?»

Ладно. Все нормально, пока эта мрачная банда местных слушателей довольна и счастлива. И вообще, как они могут меня критиковать, я им не по зубам. Эхо концерта в «Радио-сити-холле» долетело и сюда.

Газеты отдали репортажу по восемь колонок, словно я – Америго Веспуччи.

В общем, они внимательно слушают, а меня внезапно охватывает жуткое одиночество – обдает волна холода, с головы до ног. Внезапно я понимаю. Они смотрят не на меня. Они смотрят представление.

Жду не дождусь, когда это все закончится и мы отправимся ужинать. Я уже договорился встретиться с вокальным дуэтом «Сестры Ре» [20] в недурном рыбном ресторане. Королевы вокала тоже здесь, они уже выступили. Мне эти темноволосые амазонки страшно нравятся, у них такая опасная, бандитская красота.

Хорошее настроение должно быть на чем-то основано. А иначе никак.

Ненапряжные, очаровательные женщины, с которыми будет весело, плюс чудотворный коктейль, действующий лучше, чем кристаллы чистого кокаина из Каракаса.

Веселая, соблазнительная Антонелла запихивает мне в рот мидию:

– Ну как?

– Вкусно, но ты вкуснее.

– Ты в своем духе, – громко говорит она и смеется.

А смеется Антонелла так, что жуть берет, можно подумать, что Паваротти не может найти дома чистые трусы и распекает жену. Смех у нашей Антонеллины такой, что стены трясутся.

Антонеллина мамашка по имени Индия вертела жопой перед всеми, а когда пела, орала так, словно рожает. Пела, пела и в пятнадцать лет взяла и родила Антонеллу. Результат стремительного совокупления за усилителем на концерте в Салерно. Если не знать этого, их можно принять за сестер. Они такие аппетитные и с виду такие безалаберные, что все взгляды мужчин, которые еще на что-то способны, прикованы к ним.

Индия и Дженни сидят на другом конце стола, беседуют с умным видом, строят планы совместной работы. Думают о будущем. Поэтому мы с Антонеллой держимся от них подальше. Нам нравится трепаться и хохотать. Какого черта! Сегодня первое января.

– Анто́, давай вместе запишем диск, а потом вместе поедем в турне! Так моя хорошая девочка всегда будет рядом, – говорю я лисьим голосом и хихикаю.

Она смеется в ответ:

– Да что мы можем записать вместе, Тони? Я пою рок.

– А я тогда что пою? Песни для тех, кто в море? – делано возмущаюсь я.

Она хохочет, а потом по-дружески кладет мне руку на бедро. Я беру со своей тарелки кусочек рыбки и запихиваю в рот Антонелле.

– Давай, ням-ням! – прошу я.

Антонелла ржет без остановки, потом достает изо рта рыбку с показным эротизмом и наигранно стонет. А я начинаю по-настоящему возбуждаться. Индия смотрит на нас с другого конца стола и показывает Дженни, чем мы тут занимаемся:

– Нет, ты только погляди на эту парочку! Они рождены друг для друга!

Дженни пожимает плечами и высокомерно улыбается – не знаю почему, но мне приятно.

– Слышала, что сказала мамочка? – говорю я Антонеллине. – Что мы рождены друг для друга. Антонелла, солнышко, выходи за меня. Не пожалеешь. Я весь буду твой, весь-весь, и платить дорого не придется.

– Так ты женат!

– Не напоминай мне об этом, пожалуйста! Только не на Новый год!

Рядом проплывает официант. Я хватаю его за фартук.

– Я не понял, – грозно рычу я, – вы когда принесете оливки по-асколански?

– Извините, мы их не готовим.

– Значит, все не как у людей? – возмущаюсь я. – Так и разориться недолго, чего вы себе думаете?

Антонелла ржет, рискуя обречь нашего соседа по столу на преждевременную глухоту. Другой официант водружает нам на стол одиннадцатую бутылку белого. Я наливаю и собираюсь сказать тост:

– За тебя, Анто, и за твою грудь, которую мы с утра до вечера обсуждаем с ребятами. Благодаря твоей груди наши дни пролетают радостно и незаметно.