Рома едет в Кремль - Алексей Богомолов Страница 15

Во время поездок с Джамшудом я заметила, что он останавливается у каждого зала игровых автоматов, заходит и кидает монету или жетон в аппарат, даже не дергая ручку. «Долги отдаю», — отвечал он мне на вопрос, почему он это делает. И в казино он никогда не выигрывал. Просто приходил раз в неделю, делал на рулетке одну-две ставки в сто долларов и уходил, не глядя, куда упал шарик. И ни разу его не остановил голос крупье: «Вы выиграли!» Один раз просто зашел в казино, проиграл раз, другой, а затем молча снял с моей руки кольцо, которое муж бывший подарил, и оставил барыге местному в залог. А выкупать-то и не подумал… Долгими вечерами и ночами в своей квартире на девятом этаже хрущевки эти братья Зверзаевы мне рассказывали о том, как мне повезло, что я с ними, какой я буду счастливой и как буду преуспевать. Сначала мы продавали какие-то товары фирмы «Эвэй». После того как я впарила пять комплектов своим еще оставшимся подругам и заработала бонусные баллы, выяснилось, что мыло ни хрена не мылится, шампунь не пенится и лишь зубная паста чистит зубы, но очень плохо. Да еще отдает каким-то говном, от запаха которого целый день избавиться невозможно… Но красивые картинки и никодимовские рассказы заставляли меня целыми днями звонить знакомым и полузнакомым людям и пытаться продать им это фуфло. И самое интересное, что многие-то попадались на это и втягивались сами, а потом и других втягивали. А потом еще пылесосы «Кирби» были. Дал мне мой хозяин список телефонов, чтобы обзванивать людей и предлагать им пылесосы за 5000 долларов с бесплатной презентацией. Кто соглашался, к ним приезжали, пылесосили комнату, а потом просили дать телефоны пяти своих знакомых. После этого доставали звонками уже их. А счастье было — если из сотни один идиот повелся и купил этот аппарат. Но процесс затягивал. Это как в казино, наверное, играешь, продаешь всякие там «Гербалайфы», «Орифлэймы» и прочее. И никто тебя не заставляет туда свои деньги отдавать, но уж если ты отдал, то хочешь их непременно обратно вернуть. А потом получать еще и еще. Мне говорили умные люди, что это коммерческая секта, причем секта-то бесовская. Да где там! Я даже разговаривать ни о чем другом не могла. Как будто кто-то закрыл мне рот, глаза, уши, а оставил только дырку между ног и мерзкого Джамшуда, который делал со мной все, что хотел.

А потом я воочию увидела настоящий ад. Мы на разваленных «Жигулях» с тонированными стеклами, принадлежавших Равшану, проехали пол-Москвы в северо-восточном направлении, а потом медленно пробирались через толпу людей. Наконец, дернувшись, наша «шестерка» остановилась. Мы вышли, и я увидела перед собой ворота, а над ними светящуюся даже днем, причем каким-то зеленоватым светом надпись «Черкизовский рынок». «Теперь ты будешь жить здесь, — сказал Никодим, — а твоя квартира, вещи и все остальное тебе нужны не будут. Никогда». И дал мне подписать бумагу, по которой он получал возможность распоряжаться всем моим имуществом и совершать за меня любые другие действия. Невесть откуда взявшийся старичок-нотариус тут же поставил необходимые печати и штампы и мгновенно растворился в недрах рынка.

Наверное, единственное, что могло меня удержать от все более глубокого падения в сторону дна, это общение с моим сыном. Но мой бывший супруг, человек хотя и жадноватый, но умный, при первых признаках моего помешательства сумел отправить малыша воспитываться в Англию, и я не видела его, наверное, почти два года. Странно, но меня все это время почему-то больше волновали отношения с Никодимом-Джамшудом, вернее, его отношение ко мне. Меня уже не интересовали ни цветы, ни подарки, тем более что их мне никто давно и не дарил. Всепоглощающее желание выполнить свою работу как можно лучше и заслужить похвалу хозяина — вот что владело мной. Даже секс, который меня поначалу привлекал в нем, как вас, мужиков, привлекает общение, к примеру, с негритянками, и казался чем-то экзотическим и волнующим, теперь стал обыденностью и не вызывал ничего, кроме минутного животного ощущения вначале и мрачного опустошения в конце. Из меня как будто потихоньку высасывали душу.

Жизнь на рынке текла своим чередом, если это можно назвать жизнью. Новые подруги: Зарина, Хафиза, Лейла, одетые точно так же, как и я, в черные хитоны, помогли мне научиться обманывать покупателей, обсчитывать и завышать цены. Я стала питаться одним рисом, а на ночь запиралась вместе с ними в железном контейнере, чтобы не сдохнуть, как убитая за пару дней до моего появления на рынке Гюльчатай, место которой я и заняла. Ей стало душно, и, поскольку контейнер запирался тогда лишь изнутри, она открыла его и вышла. Нашли ее утром под прилавком, изнасилованной и задушенной. Как обычно в таких случаях, шума никто поднимать не стал, ее просто погрузили в багажник автомобиля, а затем отвезли на ближайшую к городу свалку. Паспорт, миграционную карту и имевшееся у нее разрешение на работу отдали хозяевам, чтобы потом по этим документам жила и работала какая-то другая гражданка из ближнего зарубежья. Вообще-то, скажу я, по крайней мере половина вьетнамцев, таджиков и китайцев, работающих на рынке, живут по чужим документам. Реальные их владельцы давно уже умерли, а подобрать похожего человека там не проблема, тем более что для ментов они все на одно лицо…

Каждую ночь, когда ворота рынка со скрежетом закрывались, он как будто переходил во власть потусторонних сил. Через щели в контейнере мы время от времени видели странные огоньки, слышали непонятные человеческому уху верещание, рев и скрежет, которые, я думаю, были бы обычными в где-то первобытном лесу. Они чередовались с уже знакомыми нам звуками выстрелов, криками раненых и умирающих. Вьетнамская группировка на ножах билась с китайской, таджики со стрельбой делили торговые места с азербайджанцами. Но еще до рассвета кровь с асфальта и стен смывалась, трупы увозились в мусорных машинах, которые, понятно, никто не досматривал, а места убитых и покалеченных занимали свежеприбывшие гости. Иногда на рынке появлялись странные люди с очень темной, почти черной кожей. Они ходили крайне медленно и вообще все делали не спеша. Использовали их, как правило, для уборки мусора. Никто не понимал, о чем они говорят, хотя их язык чем-то на слух напоминал таджикский. Я даже как-то спросила продавщицу Лейлу о том, на каком языке они говорят, — на минуту проснулся во мне бывший филолог. Она ответила, что на своем, на зомбийском. И рассказала, что иногда убитые, которых вывозят на свалку, отлежавшись там месяц-другой, становятся такими черными и возвращаются. Кормить их не надо, платить им тоже не обязательно. Работают, правда, медленно, но аккуратно. А живут они все вместе в подземелье бывшего стадиона имени Сталина или имени народов СССР, который, так и не достроенный до конца, стоял и ветшал рядом с рынком. Этот стадион начали строить еще до войны, но так и не закончили. Возвели одну трибуну в виде эллипса, парадный вход и все. Завершить строительство так и не смогли: на него явно было наложено проклятье. Пробовали играть в футбол — поле в день игры становилось твердым, как асфальт. Положили беговые дорожки, тартановое покрытие растеклось, как будто расплавилось. Студенты института физкультуры, иногда тренировавшиеся на нем, стадион ненавидели, — больше, чем там, серьезных травм они не получали нигде. И вообще за все это время его всерьез использовали только один раз для закрытого концерта Сантаны и других американских звезд в 1987 году при Горбачеве. А потом стадион стал частью рынка и местом обитания зомби. Под стадионом находятся гигантские помещения, среди которых есть, между прочим, и бункер Сталина с тоннелем до станции метро «Партизанская».