Черепашья луна - Элис Хоффман Страница 15

— У него были какие-нибудь проблемы? — спокойно спрашивает Джулиан, направляясь к стенному шкафу. Он открывает дверцы, ждет ответа, но Люси молчит.

— У вашего мальчика? — добавляет Джулиан. — Когда-нибудь были какие-нибудь проблемы?

Джулиан достает из шкафа джинсовую куртку, а когда снимает ее с проволочной вешалки, бросает взгляд на Люси.

— Нет, — отвечает Люси.

Когда она открывает рот, слева на шее у нее пульсирует жилка.

— Нет? — говорит Джулиан. Он нащупывает в кармане куртки коробок спичек. На подкладке находит прорезь, сделанную острым ножом, идеально подходящим для магазинного воровства. — Это нормально, — говорит он. — У большинства мальчишек в его возрасте бывают какие-нибудь проблемы. Сигареты, магазинные кражи и тому подобное.

— Да?

Люси так говорит это «да», что Джулиану хочется ее поцеловать. Кровь вскипает, и как будто это уже не его кровь. Люси готова защищать своего сына, причем любой ценой — Джулиан уже это понял. Всю жизнь он пытался понять, что заставляет мать любить своего ребенка и что заставляет ее бросить его. Он видел, с какой нежностью самки пеликана ухаживают за птенцами, как выщипывают у себя перья, чтобы выстелить гнездо, оставляя на груди кровавые крапины. Они умрут от голода, если понадобится, ради их детенышей. Хотя нет на свете существа безобразней, чем птенцы пеликана — они и ходить-то не могут нормально из-за огромного тяжелого клюва, который волочится по земле. Тем не менее Джулиан не раз видел, с какой любовью к ним относятся матери. Видел и лису весом фунтов в двадцать, которая встала перед Лореттой, вздыбив в ярости шерсть, потому что где-то у нее за спиной пряталась пара лисят. Видел на своем подоконнике муравьих, которые падали от усталости замертво, перепрятав сотню яиц. Значит ли в таком случае, что какая-нибудь медведица любила бы Джулиана больше, чем его мать? Он родился преждевременно, и мать не успела добраться до больницы в Хартфорд-Бич, родился крохотным и безобразным, так что его можно было счесть наказанием. Через два часа после того, как Джулиан родился, он умер. Он просто перестал дышать и так бы и не ожил, если бы мать не кинулась к Лилиан Джайлз. Мисс Джайлз растерла ему руки и ноги, сделала искусственное дыхание, завернула его в кухонные полотенца, а потом положила в печку на решетку, где он лежал, пока не отошла синева. Он пытался вызвать из памяти тот день, когда ему вернули жизнь. Ему рассказывали, что кормили его сладкой водой, давая смоченный в ней клочок ткани, и он сосал его, пока не научился пить молоко из рожка. Когда он орал, садовые жабы зарывались в пыль, а с диких лаймов осыпались плоды.

Личного опыта Джулиан не имеет, но ему известно, что есть вещи, которые нельзя делать в присутствии любящей матери. Нельзя искать в ящиках стола крошки марихуаны или, например, сатанинские послания в школьной тетради.

— Как насчет колы? — спрашивает Джулиан. — Хорошо бы со льдом.

— Сейчас? — говорит Люси.

— Умираю от жажды.

Джулиан берется рукой за горло и понимает, что сказал правду.

— У меня только диетическая, — отвечает Люси.

— Диетическая, — повторяет Джулиан. — Диетическая — это замечательно.

Избавившись от Люси, Джулиан быстренько проходится по ящикам стола, проверяет ворох вещей, брошенных на пол. Становится на четвереньки и заглядывает под кровать. Не то чтобы он знал, что ищет, но о мальчишках, которые ищут себе приключений, пока не найдут, он знает больше, чем ему бы хотелось. Кроме того, он знает, когда ему лгут.

Люси приносит колу, и от света в коридоре у нее за спиной кажется, будто над ней светлый круг. Именно в эту минуту Джулиан понимает, что знает она много. Он вдруг протягивает руку и притягивает Люси к себе, кола проливается на ковер. Колени у Люси подгибаются, и потом, много часов спустя, она ломает голову, почему она его не оттолкнула. Одна его рука лежит у нее на талии, другая быстро ползет вниз по ноге. Люси приникает к нему, а он хватает ее ступню и снимает сандалию. Когда он ее отпускает, Люси пятится, пока не чувствует спиной оштукатуренную холодную стену.

— Восьмой размер, — говорит Джулиан, изучая сандалию. — И почему это я не удивлен?

Наступило то время ночи, когда влажность становится нестерпимой, тот черный, как сажа, час, когда ничто не хочет подниматься, даже душа. Они стоят друг против друга под флуоресцентными звездами, не замечая, как от тяжести влажного воздуха звезды начинают падать, одна за другой. Ни он, ни она не знают, что когда кто-то пропадает, на его месте появляется камешек. И стоит покатать этот камешек в лодочке из ладони, как из него потечет кровь.

Еще не рассвело, но уже слышно птиц. Голоса их поднимаются вверх — медленно, по спиралькам, — голос пересмешника, зеленой кваквы, зяблика, мухоловки. Если спал под открытым небом и проснулся от этих звуков, сердце бьется учащенно. И не знаешь, снится это тебе или нет, пока не увидишь, как в утреннем небе гаснут мерцающие звезды.

На берегу зеленого озерца, возле его грязной сырой кромки, самый скверный мальчишка в городке Верити, еще не открывший глаз, в своем тайном убежище из тростника и листьев фикуса встает на четвереньки, со сна чувствуя во рту сухость. Грудь у него ходит ходуном, но, как ни странно, енот у воды, который моет там свои лапы, услышав стук его сердца, ничуть не пугается. Рядом с мальчишкой, свернувшись калачиком и посасывая большой палец, спит малютка. Она придвигается к нему поближе, прижавшись спиной к мальчишкиной ноге. Потому что он целые сутки кормил ее черствыми пирожками и поил тепловатой водой из пластикового стаканчика. На дне его рюкзака еще остается сэндвич с арахисовым маслом, найденный в мусорном баке возле площадок для гольфа. Едва гаснут последние звезды, зеленое озерцо начинает сверкать; это то самое озерцо, в котором пропал Чарльз Верити. Некоторые местные мальчишки считают, что тот крокодил жив до сих пор. Время от времени кто-нибудь из игроков в гольф принимает за него толстый, наполовину ушедший в воду ствол упавшего дерева. Посреди озерца обычно плавает белый островок сгрудившихся чаек, и порой какая-нибудь из них вдруг уходит под воду, и только рябь бежит там, где над ней смыкаются легкие волны. Сегодняшнее утро выдалось влажное, и футболка на мальчишке сырая; а джинсы у него в грязи и налипших крыльях жуков. Мальчишка садится в своем убежище из тростника, разминает затекшие ноги, но спину там не выпрямить. Воздух утром сырой и плотный, и когда мальчишка открывает рот, он кашляет, и изо рта вылетает неприятное темное облачко.

Этот мальчишка столько наделал такого, чего делать было не нужно, что сбился со счета. Не нужно было притворяться спящим, поджидая, пока у матери в спальне закроется дверь. Не нужно было спускаться вниз в три часа ночи за деньгами, которые он спер у Донни Абрамса, лучше бы держал их в тумбочке возле кровати. Не нужно было устраивать тайник ни в прачечной, ни где-нибудь еще, и, уж конечно, не нужно было переезжать во Флориду.

Когда он спустился в подвал, там было темно, и только на стиральных машинах мигали лампочки. Ему всего-то и нужно было подойти ко второй машине и, перегнувшись через нее, нащупать рукой дыру в штукатурке и достать оттуда жестяную коробку, в которой он хранил свой контрабандный товар. Но он, заметив с другой стороны над сушилками блеск двух золотых колец, кем-то забытых на полке, пошел туда, привлеченный этим блеском, будто сорока или законченный воришка. Не раздумывая, он сгреб кольца в карман. Он мгновенно прикинул, что в том ломбарде, про который ему говорил Лэдди, за них могут дать столько, что хватило бы на билет до Нью-Йорка. Нужно было поворачиваться и бежать сломя голову, но именно в этот момент он сквозь шум воды в трубах над головой услышал совершенно другие звуки. Кричала женщина, и он сразу сообразил, что стряслась беда.