Низость - Хелен Уолш Страница 15

И всегда была одна сомнительная штука насчет Милли и меня, если интересно знать — она не в меру хорошо знает жизнь. Да, именно так, ё. Меня не ебет, откуда она родом или какие у нее преимущества с того, что она живет с предками и все в этом роде — это мне абсолютно насрать. А колышет меня то, что она ничем этим не пользуется. Девке это ниибацца легко достается. И пиздец, ё, я ничего такого не говорю, на самом деле, мне не по приколу даже думать про такое дерьмо, но просто иногда, когда я знаю, что она просто шляется, где не надо. Она такая. Просирает свое время в этих самых грязных халупах, что за универом — какого хуя она пытается всем доказать, в конце концов-то?

Я отливаю и смотрю через плечо в зеркало. Мое отражение передергивает от омерзения в ответ, с видом, таким виноватым, что пиздец.

По-любому, ты чего на хуй прикалываешься? Дело же даже не в этом, отчего тебе с утра не по себе — если только перестать врать самому себе. Засада совсем в другом, про что тебе сказал Билли, разве нет? Он встречается с Милли дернуть пару кружек после того, как разберется со своими занятиями. Он сказал, что свистнул ей с этой его стремянки. Сказал, она была вполне в духе. Про тебя — ни словом. Не можешь так просто развести пацана, не так разве, но он так ничего и не сказал. Так и не сказал, что она спрашивала про тебя.

Милли

В библиотеке нет ни одной из книги из списка литературы на курс. А те, которые должны стоять в секции «Для работы только в читальном зале», из читального зала, разумеется, разобраны, что означает, мне придется их покупать. Меня душит жаба выбрасывать по пятнадцать фунтов на книжку, из которой я просто сдеру чего надо и засуну ее в дальний угол шкафа. В животе подсасывает, когда я думаю о той эгоистичной сволочи, кто это сделала — кто-то, кто сидел в той же самой аудитории всего-навсего двадцать минут назад. Судя по всему, скоро мне придется опробовать мою новую систему магазинных краж в «Уотерстоунз».

На прошлой неделе я обнаружила, зайдя в магазин, что на книжки из библиотеки нашего универа срабатывает сигнализация. Охранник-дебил с потасканной рожей и ленивыми глазками попросил меня достать все из сумки. Когда его шмон не увенчался ничем, кроме извлечения на свет божий двух растрепанных библиотечных книг, он, неискренне улыбаясь, преподнес мне свои извинения. А меня это заставило задуматься. Пока у меня есть возможность предъявлять на входе библиотечные книжки, я могу выносить на выходе все, что угодно — правильно?

В библиотеке я совершаю акт мщения, переставив пару ключевых текстов для студентов третьего курса на полку, посвященную урбанистическому возрождению Кореи. Библиотекари теперь их несколько недель не найдут. Посмотрим, как кому-нибудь другому это понравится. Затем, немного подбодрившись, я направляюсь к этой тучной и тщательно подобранной секции, которая зовется «социология» и нахожу ряд на букву «Р». А потом книгу с кодовым номером Р 654 1769, который я помню наизусть, как помнят телефон лучшего друга. «Преступление и девиантность в современной Британии», автор Джерри О’Рейлли. Достаю книгу и раскрываю на четвертой странице. «Андреи и Милли, — написано там. — За вашу любовь и поддержку». Я перечитываю эти слова снова и снова, и меня переполняет такой мощный взрыв счастья, что становится больно. Приподнимаюсь на цыпочки и запихиваю ее обратно на верхнюю полку, где ей надлежит быть. Рядом с Марксом и Энгельсом и всеми остальными отцами-основателями социологии.

Подходя к «Уотерстоунз», я зверски свечусь. Ярко светит солнце — величественное солнце конца октября. Теплое, но не давящее. А Билли прислал мне на телефон сообщенку, подтверждающую, что в три часа мы идем выпить в «Грэйпс». Фантастика! Значит, у меня будет время провернуть кой-какое дело и заблаговременно увести несколько «Стелл» в «Блэкберне». (Все бутылированное пиво за полцены с 12-и до 2-х).

Я сперла нужные книги для учебы: «Деконструирование Шекспира» и «Постмодернизм и литература», и бодрым шагом топаю на улицу, высоко вскинув голову. На выходе из магазина меня охватывает детское чувство убежать с добычей, отпраздновать удачу вручением пары фунтов продавцу отдела «Больших изданий» и настойчиво предложить ему оставить журнал себе. Я закуриваю нам обоим по сигарете, стреляю в него сокрушительной улыбкой, а потом вприпрыжку возвращаюсь в город и направляюсь в «Намбер-Севен», где выпиваю непристойное количество кофе и пишу эссе, достойное пера гения.

Проходя мимо Слэйтёр-стрит, я замечаю, что она мало-помалу превращается в пешеходную зону. Новые бары, кофешопы и рестораны вылезают, как грибы после дождя. Мне это не нравится. Город начинает приобретать облик торгаша, которому недостает веры в то, чем он торгует. Искусственно. Неискренне. Запруда из помпезных забегаловок, что куплены на деньги от продажи наркотиков и управляются псевдобандитами, у которых отсутствует сообра-жалка что-то с этого иметь. С меню они явно перестарались, а официантки разговаривают на уродливом диалекте, при том что их знание вин осталось на уровне детсадовского. Я люблю этот город, вот ей богу. Я люблю эти улицы, и все эти голод и решимость, что пульсируют в них. Мне будет их не хватать. Мне будет их не хватать так, что пиздец, но как только закончу универ, я сваливаю.

Переходя через Фолкнер-стрит, я засекаю парня в красно-коричневом «Ровере», припаркованном возле «Намбер-Севен». Номер я узнаю, но солнце отбрасывает слепящий щит на окно, потому человек кажется не более чем силуэтом. Я подхожу ближе, и солнце прячется за облако. Глазам требуется время привыкнуть после болезненной яркости света, но потом я все же в состоянии увидеть, что у человека есть лицо.

Оно принадлежит Терри Мэттьюсу.

Он смотрит на меня в упор.

У меня подкашиваются ноги. Уставившись в пустоту вымощенной булыжником улицы, я подрываюсь мимо его машины, мимо «Намбер-Севен» и мчусь по Кэтрин-стрит. Резко сворачиваю на Литтл-Перси-стрит и, убедившись, что он меня больше не видит, припускаю бегом. Несусь сквозь лабиринт улочек и переулков, то в одну сторону, то в другую, запутывая следы, а то вдруг он запалит меня. Все вокруг меня делается гипервещественным. Насыщенным и медленным. Я пробегаю мимо уличной проститутки с клиентом, мимо стаи бомжей, жадно глотающих из бутылки с мерзким ликером и гогочущих сиплыми голосами. Пересекаю обветшавший жилой микрорайон, который выплевывает меня обратно на Парламент-стрит, где свежеположенный гудрон всасывается мне в кроссовки, заставляя замедлить шаг. Добравшись до Принцесс-авеню, я опять ускоряюсь, бегу все быстрее и быстрее, к заросшей травой разделительной полосе автострады, где люди и деревья жмутся с обеих сторон, словно темные стены тоннеля, и, наконец, перевожу дух у утиного пруда в Сефтон-Парке.

Я познакомилась с Терри в «Шенанигэнс» — еще одном уединенном пастбище для пьяниц, в то Рождество, когда мы перебрались в Главдейл. Я жадно тянула пинту «Стеллы» перед тем, как подрываться в «Мандарин» на празднование пятидесятилетия мистера Кили. Терри вошел, и мое сердце подпрыгнуло. Его лицо пленяло — несправедливо подпорченное толстыми губами и стальными голубыми глазами. Он был похож на головореза. Уходя, я раздавила две порции синьки и сунула ему спичечный коробок, где написала свое имя и номер телефона. Он позвонил через несколько секунд, после того как я вышла за дверь, и мы уговорились пересечься на следующий день.