В тот год я выучил английский - Жан-Франсуа Дюваль Страница 15

Затем мы вышли из отеля и пошли на сырой пляж, где вдоль побережья тянулся ряд лодок, а серое небо смешивалось с реальностью. Мэйбилин забыла свой плащ и периодически прижималась ко мне, я чувствовал прикосновение ее груди, а затем она отлетала в сторону и снова бросалась ко мне с вытянутыми руками, заливаясь счастливым смехом в безграничном счастье. В этот момент серый цвет идеально подходил, мы существовали только в тонких полутонах, которые исходили от тяжелого ватного неба, в этом мире, напоминающем старое черно-белое кино.

На следующий день, вечером, мы сидели на брегу Кэма, я дотронулся до груди Мэйбилин, запустив руку под ее блузку. Она была нежная, округлая. Это длилось всего мгновение. Она трепетала. Я не так часто касался чьей-то груди. Наступила ночь. Мы сидели на трухлявой деревянной скамейке; иногда почти неразличимый нос корабля с плеском рассекал поверхность воды около нас. Мы пересекли каменный мостик, за которым находилась роща, и начали возвращаться к веренице колледжей. Незадолго до этого, в темноте, я прижался к стволу дерева. В двух шагах от нас текла река. Мэйбилин возбужденно прижалась ко мне. Мы оба стояли. Мое колено проскользнуло ей между ног. Она так сильно обняла меня, словно хотела вдавить в дерево, и так пылко целовала, что я даже растерялся от такого напора. Мне кажется, что она была удивлена не меньше меня, чувствуя в себе эту страсть. Затем, обняв друг друга за талию, мы пошли обратно. В тишине наших объятий все еще чувствовалось возбуждение.

Это был первый раз, когда я дотронулся до ее груди, это длилось мгновение. Ее грудь принадлежала мне. Она была мягкая. Я рассмеялся. Мне и в голову не могло прийти, что не стоит этого делать. Мой смех был проявлением радости. Но Мэйбилин восприняла это совсем не так, она резко оттолкнула мою руку, внезапно ее лицо стало непроницаемым. Я не мог понять, что случилось, и буквально остолбенел. Она сказала:

— Я хочу, чтобы все стало как раньше.

— «Как раньше»?

— Да, когда мы были только друзьями.

Я попытался что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Она казалась невероятно решительной. Я хотел ей объяснить, хотел, чтобы она поняла… что если я дотронулся до ее груди… Но не находил слов.

Наши велосипеды стояли чуть в стороне от центральной улицы, недалеко от Варсити. Все время пока мы шли, у меня стоял ком в горле, не давая произнести ни слова, я знал, что, как только открою рот, голос будет дрожать, я был готов разреветься из-за того, что все ускользало от меня. Но что «все»? Я понятия не имел.

Велосипеды были приставлены к стене перехода, где мы их и оставили. Мэйбилин отстегнула замок от своего велика. Она была всего в двух метрах от меня, на другой стороне перехода. Она вскочила на велосипед и исчезла.

А может все было по-другому

Мы остановились на маленьком мостике, долго целовались, сначала нежно, касаясь мягкими полураскрытыми губами, а затем медленно и постепенно мы приоткрывали рты, пропуская языки, которые смешивались, заигрывали, ласкали друг друга. Я облокотился о перила мостика, а она прижалась ко мне, это возбуждало нас обоих — внизу под нами текла вода, а около Анхора грохотали шлюзы. В первый раз моя рука коснулась ее нежной груди, которая в этот момент принадлежала только мне. Я не смог сдержать счастливого смеха, взрыва радости. Я смеялся. Она все неправильно поняла. Мэйбилин оттолкнула меня. Подумала ли она, что я насмехаюсь? И что не стоило позволять мне касаться ее груди? Или мой смех показался ей победным? Я так и не понял. Внезапно она стала совсем чужой, недоступной и непонятной. Прошло несколько секунд, прежде чем она сказала, что, само собой, между нами все должно стать как прежде. Я молчал, так как не мог издать ни звука. Невозможно было вымолвить ни слова. Горло сжалось и напряглось.

Мы молча возвращались к нашим велосипедам, которые оставили около Варсити. Когда мы добрались туда и отстегнули замки великов, я, инстинктивно пытаясь что-то сохранить, сказал; «You have по right to do that» [105].

Наступила долгая тишина. Мы стояли в полутемном переходе, рули наших велосипедов блестели, у одного из них не было звонка, а другой отсвечивал странным отблеском. Нас разделяло всего два метра — ширина перехода. Мы подняли глаза друг на друга, наши взгляды встретились. Она спросила: «Придешь завтра на занятия?»

Я сказал, что не знаю, что я действительно не… И внезапно мой рот слился с ее. Мы уничтожили разделявшие нас два метра. Я не видел, как она приблизилась, но внезапно я почувствовал давление ее тела, вкус ее губ, ее язык, который искал ответа. Я чуть отстранился от нее, чтобы посмотреть, действительно ли все хорошо, и увидел, что она улыбается. Мэйбилин мне улыбалась. Я вернулся из небытия, из ада, каким был путь вдоль Кэма. Закончился кошмар последних тридцати минут. «Но ты, ты…» Она бросилась ко мне, ее руки снова обвились вокруг меня. Она хотела этим сказать, что… Мой голос был все еще сдавлен.

Я был мальчишкой, это правда. Ничего не поделаешь. Я всегда и во всем опаздывал как минимум лет на десять. Мы поехали каждый в свою сторону; она жила на одном конце города, а я на другом.

На велосипеде я поднялся по Риджент-стрит, заметив, что по моему лицу текут слезы, я и сам толком не знал почему. Это были непонятные слезы, которые прежде я сдерживал, слезы после того, как я снова обрел счастье. Я так испугался, что потерял ее, I had been so afraid to lose her. И тут я внезапно понял. Я был так потрясен, что едва мог в это поверить, громко повторив: «Я ее люблю! Люблю!» Эти слезы дали мне понять, что я до этого не осознавал: я ее любил, любил, гораздо сильнее, чем мне казалось. Слезы были признаком первой настоящей любви.

Это было во вторник вечером, уже два дня, как мы любили друг друга. На Мэйбилин была голубая юбка и пиджак того же цвета, правда чуть светлее, и белая блузка, мы со всей силой жали на педали, чтобы добраться до Уайтлфорда, который находился в семи с половиной милях езды и где, как мы знали, есть маленькая милая средневековая гостиница, которая в этот час обычно почти пустая и где в большом зале от высоких деревянных балок доносятся грегорианские песни, и можно было, усевшись на пыльный диванчик, заказать клубнику или малину со взбитыми сливками. Затем, много позже, погрузив наши бокалы в тяжелую чашу с пуншем, которая стояла на мраморной каминной полке, мы сидели на подушках, чувствуя рядом тепло друг друга, этот пунш нас пьянил, заставлял поверить, что жизнь стоит того, чтобы жить, — это была очень сладкая, но временная уверенность.

Мэйбилин встречалась с тремя молодыми людьми, которых она любила. Я же, хоть и знал про секс больше нее, совершенно не разбирался в любви, и спросил со всей искренностью: неужели мы всегда любим одинаково сильно и каждый раз я буду чувствовать то же, что испытываю к ней?