Касторп - Павел Хюлле Страница 15

— Дружище, — обратился к Касторпу рослый коротко остриженный блондин, — слыхал, что в этом кабаке сегодня и завтра у нас скидка двадцать процентов? Каждая пятая кружка задаром — вот это я понимаю!

— Слыхал, — ответил Касторп. — Интересно только, на закуску скидка тоже распространяется?

Блондин расхохотался, хлопнул Касторпа что было сил по спине и взревел во всю глотку:

— Ты отличный малый! Меня зовут Николай фон Котвиц, а тебя?

— Ганс Касторп, — протянул он блондину руку, — из Гамбурга.

Вместе со всей компанией, возглавляемой студентом в форменной студенческой фуражке, они перешли на другую сторону Большой аллеи.

— А я из Кёнигсберга, — захохотал Николай фон Котвиц, — проучился один семестр на юридическом, пока не выгнали! Думаешь, я пожалел? Не жалел ни секунды! Безмозглыми башками тамошних преподавателей только гвозди забивать. Каждый мнит себя Кантом! Я хотел пойти в армию, но мой старик, хоть и тупой юнкер, твердит: «Учись, и баста, иначе ни гроша не получишь!» А ты?

— Я? — Касторп не сразу нашел, что ответить. — Видишь ли, я собираюсь строить корабли, меня это правда интересует, что же касается денег, то… как тебе сказать… — замялся он, поглядывая на румяное лицо юного барона.

К счастью, никто, даже спрашивавший, не ждал от него ответа. Толпа студентов вливалась в «Café Hochschule», точно молодое вино в старую бочку. Верховодили корпоранты. Они так небрежно отодвигали стулья, так громко покрикивали на кельнеров, так уверенно швыряли на вешалку свои фуражки, так быстро опорожняли первые кружки пива, что Касторп, застенчивый по природе, в этой живой, пульсирующей, бесформенной массе совершенно растерялся. Когда минуту спустя в задымленном зале загремел первый куплет песни «Эх, как славно пиво пить до десятой кружки…» и длинная физиономия фон Котвица, маячившая напротив, побагровела от вокальных усилий, Касторп, отхлебнув изрядный глоток пива, закрыл глаза. Ему казалось, что он в жарком машинном отделении «Меркурия», где каждое движение силовой установки отдается дрожью на палубе и в переборках, а густой запах смазочных масел мешает дышать. Десятки кружек ритмично колотили по столикам. Протяжное «оляй-ля-ли, оляй-ля-ло» на две-три секунды приподнимало сгрудившиеся вокруг столиков тела, после чего волна снова опадала на стулья — до следующего прибоя.

— Вам нехорошо? — услышал он прямо у себя над ухом. — Хотите выйти на свежий воздух?

Это не был фон Котвиц — тот минуту назад, без тени смущения расслабив пояс, отправился в уборную.

— На свежий воздух, — повторил Касторп, — да нет, не обязательно. А кто вы? Меня зовут Ганс Касторп, и я приехал сюда…

— Учиться, — со снисходительной усмешкой перебил его незнакомец. — Вы ведь это хотели сказать, верно? Ну что ж, разумеется, все мы приехали сюда с одной целью. Но не все одинаково относимся к этому варварству!

Поскольку на лице Касторпа отразилось удивление, незнакомец немедля приступил к разъяснениям.

— У всех студенческих корпораций есть общее свойство: собравшись вместе, корпоранты ведут себя как в хлеву! Этот рев! Эти бесконечные вопли! Вам нравится? Наша немецкая песня не имеет, не желает и не будет иметь с этим ничего общего. Я руковожу здешним кружком «Vogelwander» [17], очень приятно, господин Касторп, Вильгельм Штокхаузен, для вас просто Вилли.

Касторп пожал ему руку — в тот самый момент, когда за столик вернулся Николай фон Котвиц.

— Ну конечно, — сказал барон очень громко, перекрикивая общий гвалт. — Вижу, охота за душами началась! Гляди, — он шутливо погрозил Касторпу пальцем, — закончишь свои дни в отрепьях, с посохом в руке, на большой дороге.

— Лишь бы не с пером в…! — добавил кто-то поблизости.

— С пером в штанах, — докончил другой голос.

Последнее замечание вызвало сущий ураган. Из десятков глоток вырвался оглушительный хохот, кружки застучали по столам. В противоположном углу затянули очередную песню, темой которой было совместное питие. Вилли Штокхаузен, едва кивнув, что могло — но вовсе не обязательно должно было — означать, что он попрощался с Касторпом, направился к выходу, огибая взмыленных кельнеров. Сейчас им приходилось туго: каждый держал в обеих вытянутых кверху руках по подносу, уставленному налитыми до краев кружками, выстроившимися в искусную пирамиду. Кельнеры напоминали циркачей; один — вероятно, чемпион местных ежегодных соревнований — умудрился водрузить на голову третий поднос. Провожая его взглядом, Касторп вдруг увидел в другом конце серого от табачного дыма зала, у самой двери, Вилли Штокхаузена в смешной зеленой шляпчонке с перышком. Уже на пороге он повернулся на каблуках и — на сей раз явно адресуясь к Касторпу — на прощанье помахал рукой.

— Экий прилипала, — поморщился фон Котвиц, покачав головой над кружкой. — Тебе не кажется? Крутится среди нас невесть зачем!

К счастью, в зале снова запели, и Касторп мог, еле слышно подпевая, спокойно допить свою кружку. Больше он пива не заказывал. Под предлогом того, что ему нужно в уборную, не прощаясь с фон Котвицем, он выбрался из-за столика. Ему удалось — вопреки здешним обычаям — расплатиться у стойки и покинуть «Café Hochschule»; никто не попытался его задержать. Если, конечно, не считать грозного взгляда наследника престола принца Фридриха Вильгельма — облаченный в мундир местного гусарского полка, тот с олеографии взирал на сплоченное будущее своего великого народа.

Чтобы удовлетворить естественное любопытство читателя, расскажем все-таки, чего избежал наш герой тем вечером. Так вот: во-первых — еще дюжины песен, именуемых буршевскими [18]. Песенная традиция, почти столь же старая, как и наши почтенные университеты, в тот год безусловно внесла в город над Мотлавой свежую, живительную струю, что явно пошло на пользу, например, Королевскому высшему техническому училищу, куда записался Ганс Касторп. Совсем недавно торжественно открытое императором Вильгельмом, оно было — формально — первым высшим учебным заведением этого достойного города с момента его основания, то есть за девятьсот с лишним лет. Далее: кроме живительного духа буршевских песен Касторп избежал также по меньшей мере десяти кружек местного пива, которое — что необходимо отметить — было слабее гамбургских сортов пльзеньского. Чего же еще? Наш герой не слышал речей ни председателя корпорации «Германия», ни председателя корпорации «Пруссия», который воздал должное принципам братства, выпив залпом литровую кружку пива. С легкостью завязываемые знакомства, тосты за здоровье сидящих за соседними столиками, громко рассказываемые анекдоты, похлопывания по спине и плечу новых членов студенческого сообщества — и этого избежал в тот вечер Ганс Касторп. Выйдя из «Café Hochschule», он неторопливо зашагал вдоль вековых лип Большой аллеи.

Было уже темно. Влажный воздух принес туман. К осеннему, еще теплому запаху листьев примешивался пронизывающий холод. Касторп не выбирал направления и только через несколько минут понял, что идет вдоль кладбищенской ограды. Редкие газовые фонари отбрасывали тусклый, слабый свет. Касторп был голоден, но идея отправиться в такую пору на поиски ресторана показалась ему еще хуже той, что привела его с толпой студентов в «Café Hochschule». «Надо будет поесть сухарей, — подумал он. — Какое счастье, что Шаллейн и сухари положила в багаж… Как же она выразилась? „Неприкосновенный запас, мало ли что“». Ему вспомнился ее саксонский акцент и вечно озабоченное лицо. Наверно, повстречайся они сейчас, она бы воскликнула радостно: «Говорила я?!», хотя, по правде сказать, сухарями и мешочками трав фрейлейн Шаллейн снабдила его на случай несварения желудка, а не из опасения, что ему нечего будет есть.