Дела семейные - Рохинтон Мистри Страница 15

Он начал разглаживать гипс, местами смачивая его водой для постепенного отвердения.

— Вы позволите задать вам вопрос, профессор Вакиль?

Нариман кивнул. Он получал удовольствие от старомодных оборотов речи этого явно образованного южанина и радовался его словоохотливости.

Мистер Рангараджан хотел узнать, нет ли у профессора друзей или коллег за границей, которые могли бы помочь ему найти работу, поскольку он намерен эмигрировать. Он направил письма в целый ряд стран, в том числе в США, Канаду, Австралию, Англию и Новую Зеландию.

— Даже в Россию. Хотя после краха Советского Союза индийцев встречают там менее тепло, чем прежде. В былые времена между нашими странами существовала любовь — сколько новорожденных русских мальчиков получали имя Джавахарлал, скольких девочек назвали Индирами. Сомневаюсь, что нынче русские называют своих детей Нарасимха или Атал Бехари.

— Нынче они, вероятно, называют детей Пепси или Ренглер, — сказал Нариман.

Мистер Рангараджан засмеялся и вытер случайный шлепок гипса.

— Прошла эпоха, когда среди нас взрастали великие лидеры. У нас страшная засуха.

— Проблема всего мира, — ответил Нариман. — Посмотрите на Соединенные Штаты, Англию, Канаду — везде у власти никчемушники.

— «Никчемушники», — повторил мистер Рангараджан. — Замечательно, профессор Вакиль, я должен запомнить это словечко. Но, на мой взгляд, это всего трагичней для нас. Цивилизация, насчитывающая пять тысячелетий, народ численностью в девятьсот миллионов — не могут создать одного великого лидера? Как мы сейчас нуждаемся в Махатме — в Великой Душе.

— Но получаем микро-мини-душонки.

Мистер Рангараджан понимающе улыбнулся. Выскребая остатки гипса из лотка, он возвратился к начальной теме, от которой отвлекся.

— Я работал в кувейтской больнице. Но после войны в Персидском заливе всех выставили вон. Джордж Буш нанес удар по иракцам и прикончил наши рабочие места. Теперь главная моя цель — уехать туда, где у меня будет перспектива. Лучше всего в Соединенные Штаты.

«А как насчет перспективы для его души, — подумал Нариман, — улучшится она в чужой стране?»

К тому времени, как мистер Рангараджан закончил гипсовать ногу, его фартук и руки по самый локоть были белы как у пекаря. Наримана увезли на каталке в мужскую палату.

Позже к нему снова зашел доктор.

— Как вы себя чувствуете, профессор Вакиль? — спросил он, нащупывая пульс.

— Запястье у меня в порядке. Проблема с лодыжкой.

Доктор Тарапоре улыбнулся, довольный: давно известная профессорская саркастичность не убыла, несмотря на страдания. Хороший признак. Доктор, которому недавно перевалило за сорок, был студентом Наримана Вакиля, задолго до того, как профессор стал его пациентом. Их свело принудительное кормление английским, курс которого сделали обязательным для студентов всех негуманитарных факультетов в первые два года обучения в колледже.

Однако вчерашняя встреча с профессором Вакилем на фоне голых больничных стен лишила Тарапоре покоя. И сегодня с самого утра его обуревали странные чувства — ностальгия, грусть, сожаление о потерянном времени, об упущенных возможностях — и он не мог понять причину этих человеческих реакций.

И еще — в уме преуспевающего врача неотвязно звучали строки из «Сказания о Старом Мореходе». Сам изумившись, запутавшийся медик начал читать стихи, которые когда-то Нариман заставлял учить своих студентов:

Вот Старый Мореход. Из тьмы

Вонзил он в Гостя взгляд.

«Кто ты? Чего тебе, старик?

Твои глаза горят!» [2]

Нариман нахмурился. Он впервые заметил, что у Тарапоре довольно длинные волосы — врачи обычно так не стригутся, это была бы нормальная прическа, если бы он в рекламе работал…

Появился палатный бой с погромыхивающей тележкой, которую он покатил между кроватями. Молоденький парнишка делал свое дело споро и динамично. Ставил вымытые утки под кровати с аккуратностью, свидетельствующей о желании навести порядок. Бой. Тех, что выполняют эту работу в женских палатах, называют нянечками. Айями. «Айя присматривает за детьми, — думал Нариман. — Собственно, так здесь и воспринимают стариков и больных».

Доктор Тарапоре сосчитал пульс, сделал пометку в истории болезни и продекламировал еще строку:

— «И держит цепкою рукой…»

— Извините, доктор. Зачем вы мне Кольриджа читаете? Я бы куда охотней выслушал ваш прогноз по поводу моего перелома.

Доктор Тарапоре смутился, как школьник:

— Сам не знаю, сэр, почему мне вспомнились ваши лекции в колледже. Мне очень нравились ваши лекции, я до сих пор помню «Старого Морехода» и «Кристабель». И все рассказы Э. М. Форстера из «Небесного омнибуса», которые мы учили.

— Не морочьте мне голову. У меня болезнь Паркинсона, а не Альцгеймера, я тоже помню эти лекции: аудитория, в которую набились две с лишним сотни негуманитарных буянов, они шумят и свистят, стараются своими инфантильными выходками произвести впечатление на десяток девушек, затесавшихся среди парней.

Доктор покраснел:

— Это университетское начальство виновато: оценки по английскому не засчитывались в средний балл, только посещаемость. Поэтому ребятам было все равно. Но даю вам честное слово, сэр, я в этом хулиганстве не участвовал.

Нариман поднял бровь, и экс-студент исправился:

— Ну, может, свистнул разок или два. Без всякого энтузиазма.

Доктор почувствовал, что разболтался не в меру. Он взялся за фонендоскоп, потом измерил Нариману давление и сделал еще какие-то записи в истории болезни. Но на самом деле ему хотелось, чтобы старый профессор поговорил с ним о жизни.

Он сделал новый заход.

— Сэр, «Старый Мореход» напомнил мне о лучших годах моей жизни, о студенческих годах, — он замялся, — о молодости.

И сразу пожалел о сказанном.

«Чувствительная у доктора совесть, — подумал Нариман. — Четверть века прошло, а он все винит себя за безобразия аудитории. Или это просто его методика общения с больными?»

Ну что ж. Нариман счел за благо отказаться от сарказма.

— В каком году вы посещали мои лекции?

— На первом курсе, в шестьдесят девятом.

— Следовательно, вам сейчас лет сорок.

Доктор кивнул.

— И вы осмеливаетесь говорить о молодости, как будто она уже прошла?

— На самом деле, сэр, я чувствую себя старым, когда я…

— Ха. А как, по-вашему, я чувствую себя, когда мои бывшие студенты говорят со мной о своей молодости? «Пусть Прошлое хоронит своих мертвецов», — процитировал Нариман, закрывая тему.