Видоискательница - Софья Купряшина Страница 15

— А? Меня-то? Нет. Я думал, это тебя убило, а ко мне новый пацан прибился, и вот мы идем.

Они старались быстрее идти в сторону домов через белое, искристое, бесконечное поле замерзшей реки, но ветер мешал им и слезы.

И, как стреляный воробей,

Сахар колотый и пиленый…

Ключ скрипичный, фа-диез.

Бравурно, с сарказмом.

Для освежения нёба полезно съесть утлый мандарин. А то. Сминаемые сочные доли в целлофановых пленках, растекашеся, раздают сок в ротовые закоулки, и одна подлая капля скатывается в идиосинкразический угол рта и приятно теребит и дразнит его.

Мандаринные корки веерят в снег. Окна корчатся в подушках утреннего дыма. Тяжелеют кусты туи. Кухонный вентилятор вмонтирован в изразцовую печь; закоулки виньеток наклонились, другие отпали, как пуповина. У Советов отпало искусство, а они все советуются: как бы натянуть ременную передачу на особняковые колонны. Все плённо-сизо, зело студено, обло…

Утлое утро

Стакатто

Из сини — в серь

пленный хлеб

блюдец сплин

комлин-мин

Плюев в клюв

взял полено

пляски потный анапест

плотоядный заяц

полиэтиленовый пакет

положил в пасть.

Походя — поливанные пюлки

полуклюнки и пилки

а плевел — гортанная пена?

покрутился полет

никто никого не a bird

вылетела птичка Абрикос

и алкоголизировала атмосферу.

С приветом.

Я скоро приеду.

…И провисает выпаренный драп

От запаха подсолнечного масла…

С любовью и знанием матерьяла.

Безударные инструменты.

Верхняя октава — советский пьяный надрыв.

Вы попали на трапезу.

Что ж, будем пикантно-ножливы.

Этим ножиком — спаржу,

а этим — гортань.

Край полотна

говорлив и приветлив,

ваза узорчата, словно «Тамань».

Ветер, ускоренно обученный с закрытыми глазами другим ветром, топит дифтонги в капустном рассоле. Давит сок. Экономит слюнку. Вы были вчера у Мозеля? Что он? Острит? Записной Острополер. Подкиньте соусцу. Вот с этим, бледненьким. Хренку с лучком. Ах, запах — фантом невроза. Что пьем? По хрусталику. Крахмалики от души — утереться дохлый номер. Милый, тему Лундстрема. Стандарт. Что вы? Чирик в хлебало, бубенчик. Анекдот — нокдаун. Полемизируйте, а мне мятную и тачечку в Химки. Нароем особнячок. Дорожите коротким рукавом, протирайте уши лавандой.

…И провисает выпаренный драп от запаха подсолнечного масла.

Было нехорошо всю ночь на мокрой, сладкой и липкой постели: вечером был задет чай со сливовым вареньем и опрокинут. Не убирали постели — почто? — так мягше. Был чай и на полу — красный и маркий. Перемежали чифирь с коньяком и хлеб с колбасой — толстый кусок мокрой колбасы пластался на масляный слой, припечатывался горчицею, смешанною с соусом «бодли». Биде давало струю шабли в разгоряченный пах. Попыхивал сиреневый огонек папиросы, снабженной разнотравьем казахских степей. От коньяка было горячо, от чифиря сексуально, от горчицы хотелось пить, но все были голые, темные в полусвете древесного лака и двигались медленно, ища партнера. Дымно, сладкое дыхание вместо воздуха, трое сплетаются и выпадают из комнаты. Если ты пассивен, они в две секунды сделают тебя дрожащим мокрым зверем, хрипло орущим, скулящим, славящим главный инстинкт сладкой судорогой мышц. Если ты активен, люби его слюну, как свою, его соль и запах, как свой, и вы будете срастаться, как больные листья дерева, вы будете неделимы.

Еще кислого холодного и шипучего «Вессенда»! Принесли виноград — черный, мокрый, как глаза пинчера. Ударные кашляют, лижутся, небрежно балагурит рояль, громоздкий от пар, врезанный в портьеры. Все устали от любви и колбасы. Впереди тлеющая ночь с иссушенной глоткой и неприятием чужих ступней и колен. В сиреневом фильтре — одежды, блюда, бокалы, ночь льется фонтаном лимонных капель, фрукт сочен и ароматен, влажно все и вся, вкусно; того, кто поскользнулся на ананасе, отпоили абсентом.

Заснули.

Утром был позорный разброд и разбор. Искали красное сабо, льюисовский шарфик, бикини с лейблом «Чингачгук». Пошли бродить, картежничать, возникли слезы, звонкие пощечины, падала мебель на людей, били кого-то в лиловом халате, выбили зуб. Кто-то поседел на треть. Маскировали морщины, засосы, царапины, бледность, мылись, покуривали, снова кричали и били. Пошли за водой, коньяком, презервативами и ватой. Одна дама сидела в банановой ванне, положив на глаза опухшие чайные примочки, и жилистой рукой подбривала причинное место. Ждали гостей, гнали надоевших и больных. Варили покушать. Желтые женщины прикуривали от синих горелок, подобрав животы, как гончие. Слали телеграммы: «Лелею. Люблю. Привези кипятильник». Задушили девушку шапкой — смуглую Лизу, а к вечеру сверстали веселье.

Правописание сонорных

Колыбельная. Си-бемоль.

Окисленные снегом основания мутных домов стальны и солоны. Опрокинутые часы показывают полдень. Отодвигая кресло, видишь, как оно лучезарно. В желто-фиолетовом свете находятся ветки: они попали в собственные путы и потому красивы. Слышен резкий крик лимонного пятна. Деревья устало поворачиваются и вздыхают. Они боятся только насморка и света. Лимонное пятно силится перекричать тонкую трубу с конусной крышкой. Но спектр — не крик, а правило. И каждый остается при своем, только секундная стрелка часов копьецом улетает в форточку. И все засыпает, варьируя зелень и охру в окнах.

Купили квелого, колченогого коня. Конский круп казался кукишем, конь кряхтел, кашлял, клацал клыками, крестился копытом, кошмарно картавил, косил, крича крапчатому кошачьему клану:

— Крохоборы! Карликовые кролики! Кровопийцы! Кто крал каракуль?!

Керамический кот когтил кривой клен. Казалось, конструктивный конвоир короновал красноватый корень красноармейской кокардой конусообразной конструкции. Круша королевский конвой, красавец кот корректировал карандашом карту Копенгагена, критиковал картины Кустодиева, Крамского, Карамзина, Кафку, курил «Казбек», кишащий кромешной копотью.

Кто-то каркнул:

— Ку-ку?