Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935 - 1946 - Джек Керуак Страница 15

Ну и сны тебе снятся, как задумаешься, что поступаешь в колледж! Вот стоим в эдакой безотрадной комнате, глядящей на Амстердам-авеню, деревянный конторский стол, кровать, стулья, голые стены, и один громадный таракан вдруг засвечивается. Больше того, заходит мелкий пацан в очочках, в синей ермолке и объявляет, что весь год будет моим соседом по комнате и что он присягнул братству «Ви Дельта Туту», а это у него ермолка. «Когда тебя посвятят, и тебе такую придется носить». Но я уже измышлял способы поменять себе комнату из-за этого таракана и других, которых потом увидел, побольше.

Мы с Па затем пошли в город, тоже на Всемирную Ярмарку, в рестораны, как обычно, а когда уезжал, он сказал, как водится: «Теперь учись, хорошо в мяч играй, слушай, что говорят тебе тренер и преподы, и попробуй только, чтоб старик твой тобой не гордился, а то и во всеамериканскую попадешь». Хрен там, война-то всего через год, а Англия уже под блицем.

Похоже, я выбрал футбол и подступил к самому краешку его вершины как раз в то время, когда ни для кого он уже значения вообще не имел, кого ни возьми.

В глазах у моего Па всегда стояли слезы, когда он со мной прощался, вечно слезы на глазах все последующие годы, он был, как моя мать часто говорила, «Un vrai Duluoz, ils font ainque braillez pi’s lamentez [Настоящий Дулуоз, они только плачут да жалуются]». И в ярость впадают тоже, ей-Бэ, как потом сама увидишь, когда моему Па наконец выпадет встретиться с Тренером Лу Либблом из Коламбии.

Потому что с самого начала я видел, что на меня тут будут тянуть ту же старую хренотень, что и в Лоуэллской средней школе. За линией схватки у первогодков там был хороший блокирующий пацан по имени Хамфри Уилер, но медленный, и тоже тормозной защитник по фамилии Ранстедт, ну вот и все. Совершенно никого ни с какими настоящими способностями и ничего похожего на банду в «ХМ». Фактически один из парней был мелок, медлителен, слаб, вообще ничего в особенности, однако начинать игру выпускали его, а не меня, и потом я с ним разговариваю и выясняю, что он сын начальника полиции из Скрэнтона. Никогда в жизни я больше не видел такой стремной команды. Тренером у первокуров был Ролф Файми, который отметился в Коламбии как очень хороший защитник, совершивший сенсационную пробежку против Флота, и та принесла им победу в матче в 1934-м или когда-то тогда. Человек он был хороший, мне Ролф нравился, но он, похоже, все время предупреждал меня о чем-то, а стоило главному тренеру Лу Либблу пройти мимо, всему из себя франтовому в каком-нибудь своем костюме из 100, он на меня и не глядел больше.

Факт тут был в том, что Лу Либбл был очень знаменит, поскольку в свой первый год тренером в Коламбии, пользуясь собственной системой, которую разработал в своей альма-матер, Джорджтауне, он выиграл чертов Розовый Кубок у Стэнфорда. То был такой сенсационный засвет в глаз всей футбольной Америке, что от него никто по сию пору не оправился, но случилось это в 1934-м, а теперь у нас 1940-й, и он с тех пор ничего стоящего со своей командой не совершил, и аж в 1950-е заехал, тоже ничего больше не делая. Думаю, его перенесла на себе та кучка игроков, что у него была в 1934-м: Клифф Монтгомери, Эл Барабас, et al., ну и неожиданность того своего чокнутого розыгрыша «КТ-79», с которым все потом год еще разбирались. Там было просто… ну, мне пришлось все равно на себе показывать, и ты поймешь, когда покажем.

В общем, вот я с командой первокуров Коламбии и вижу, что начинать игру мне тут не придется. Призна́ю одно: меня не поощряли, как поступал Тренер Суд Мэйхью в «ХМ», а психологически меня это повергало в унынье, и подачи с рук, например, у меня скисли. Не мог я больше хорошенько пнуть, а в быстрые пинки они не верили. Наверное, в голы тоже. Мы тренировались на «Поле Бейкера», на том поле, что позади. В сумерках виднелись огни Нью-Йорка за рекой Харлем, это прямо посередь Нью-Йорка было, даже буксиры мимо шли по реке Харлем, громадный мост пересекал ее, машин битком, я не понимал, что пошло не так.

Один здоровский финт я отколол – поменял комнату в общаге с «Хартли-Холла» на «Ливингстон-Холл», где не было тараканов и где, ей-Бэ, комната у меня была на одного, на втором этаже, с видом на красивые деревья и дорожки студгородка, и смотрела, к вящему моему восторгу, кроме Двора Ван Ама, на саму библиотеку, новую, с ее каменным фризом, обегающим вокруг, с именами, высеченными в камне навсегда: «Гёте… Вольтер… Шекспир… Мольер… Данте». Вот это больше походило на правду. Закуривая ароматную трубку в 8 вечера, я открывал страницы своей домашней работы, включал станцию «Дабью-кью-экс-ар» с непрерывной классической музыкой и сидел в золотом сиянии моей лампы, в свитере, вздыхал и говорил: «Ну, теперь я наконец в колледже».

Одна беда была: в первую неделю учебы у меня началась работа судомоем у раковин столового кафетерия – это чтобы не платить за еду. Во-вторых, занятия. В-третьих, домашка: т. е. прочесть «Илиаду» Гомера за три дня, а потом «Одиссею» еще за три. Наконец, в четыре часа дня ходить на футбольную тренировку и возвращаться к себе в комнату в восемь, сжирать прожорливые ужины сразу после за тренировочным столом в «Джон-Джей-Холле» наверху. (Много молока, много мяса, сухой тост, это было хорошо.)

Но кто на свете в здравом уме своем способен подумать, что все это можно успеть всего за неделю? И еще поспать немного? И дать отдохнуть истерзанным войной мышцам? «Ну, – говорили они, – это Лига Плюща, сынок, это тебе не колледж или группа колледжей, где получаешь себе „кадиллак“ и денег на карман только за то, что играешь в футбол, и не забывай, ты на Стипендии Университета Коламбиа и должен получать хорошие оценки. Кормить бесплатно тебя не могут, это против правил Плющевой Лиги против привилегий спортсменам». Но фактически вся футбольная банда Коламбии, и университетская, и первогодская, в среднем училась на четверки. Это правда. Нам приходилось вкалывать, как троянцам, ради образования, а старый седовласый тренер, бывало, тянул свое: «Все за ради славы, мальчики мои, все за ради славы».

Досаждала мне работа в кафетерии: потому что по воскресеньям он был закрыт и никому из работавших еды не доставалось. Полагаю, в этом случае предполагалось, что мы будем питаться дома у друзей в Нью-Йорке или Нью-Джёрзи или получать деньги на еду из дома. Вот тебе и степуха.

Меня и пригласили на ужин, формально – большой формальной карточкой, декан Колледжа Коламбиа, старый Декан Хоукс, в дом на Морнингсайд-драйве или где-то там, прямо возле дома Николаса Мёрри Батлера, президента Коламбии. Тут, весь разодетый в лучший выбранный Ма в Маккуйэд-Лоуэлле спортивный пидж, в белой рубашке и при галстуке и в наглаженных штанах (химчистка была на Амстердаме через дорогу), я сидел и ел суп, мягко отклоняя тарелку от себя, ложкой зачерпывая от себя, вежливо улыбался, волосы причесаны идеально, являл вкрадчивый интерес к шуткам и благоговение в серьезные мгновенья декана. Основным блюдом подавали мясо, но я его резал деликатно. У меня в те дни были лучшие застольные манеры, потому что моя сестра Ти Нин последние несколько лет натаскивала меня на это дело еще в Лоуэлле; она была поклонницей Эмили Поуст. Когда после ужина декан встал и показал мне (и еще трем особым парнишкам) свое драгоценное Динозаврово Яйцо, я запечатлел на лице действительное изумление; кто б мог подумать, что я увижу миллиардолетнее яйцо в доме старого выдающегося декана? Я сказал «в доме», а это была роскошная квартира. После чего он написал записку моей матери, такую: «У Вашего сына, Джона Л. Дулуоза, если позволено мне будет сказать с гордостью, миссис Дулуоз, совершенно лучшие и самые чарующие застольные манеры, какими мне выпадало наслаждаться за моим обеденным столом». (Что-то в этом духе.) Этого она потом никогда не забывала. Сказала Па. Он ответил: «Молодец», – но когда мы с Па, бывало, перекусывали поздно ночью в Лоуэлле, там было яйца сюда, масло туда, черт бы ад побрал, хоть на потолок, ЖРИ.