Под розой - Мария Эрнестам Страница 15

Мне понадобились все мои силы и все заготовленные инструменты, чтобы запихнуть Бустера в мешок. Мешок я отволокла в лес и начала копать яму. Это заняло много времени. Пот стекал у меня по спине, но я ничего не замечала. Наконец, яма была вырыта. Я сбросила туда мешок и засыпала сверху землей. Бустер никогда больше не будет мне докучать. Он не сможет терроризировать собак и других животных, загрызать до смерти щенков и пугать маленьких девочек. Никогда больше он не прольет ничьей крови. Может, и на его могиле вырастет мать-и-мачеха, и тогда мамины слова о том, что эти цветы растут только на дерьме, окажутся правдой.

Я читала, что индейцы делают амулеты в виде тряпичных куколок и держат их при себе в мешочках. Каждый вечер они достают куколку из мешочка и делятся с ней своими горестями. А потом кладут обратно в мешочек и суют его под подушку. Утром, когда они просыпаются, от горести не остается и следа, потому что во сне к ним приходит решение проблемы. Вдохновленная примером индейцев, я отрезала секатором уши Бустера, прежде чем засунуть его в мешок. Я положила их в старый тканевый мешочек, в котором раньше хранила шарики. Вернувшись домой, я тщательно почистила топор, лопату, секатор и свою одежду. Мешочек я положила возле кровати.

Не знаю, как именно индейцы общались со своими куколками, но я в тот вечер рассказала обо всех своих горестях мешочку с ушами Бустера. Потом сунула его под подушку и заснула так глубоко и безмятежно, как мог спать только белокурый мальчик, осененный крестом. Проснулась я бодрая как никогда.

«Мама причинила мне боль, но умереть пришлось другому существу, разве это справедливо?» — укоряло мое светлое «я», а мое черное «я» возражало, что другое существо тоже сотворило немало зла. За что и наказано. Благодаря наказанию зло превратилось в добро. А у меня теперь всегда были при себе уши, готовые меня выслушать. Они помогли мне выработать стратегию выживания. Я разговаривала с ними, пытаясь найти путь в жизни, даже если путь этот вел через смерть. Бустер, которого я так ненавидела, стал моим союзником. Теперь я простила его, потому что его уши научили меня: любую проблему можно решить.

26 июня

Вчера я в тревоге бродила вокруг дома, по саду и вдоль моря. Я не находила покоя даже среди моих роз, хотя они пахнут сейчас просто божественно. Я вижу перед собой бутылку с маслом и уксусом: масло внизу, уксус сверху — это потому, что у этих жидкостей разная плотность. Если встряхнуть бутылку, они перемешаются и приобретут новый цвет. Точно так же происходит с хорошими и плохими переживаниями. Внизу лежат плохие, и если бутылку не встряхивать, они там и останутся. Хорошие переживания лежат сверху. Те и другие не влияют друг на друга, не усиливаясь и не ослабевая, они просто сосуществуют рядом.

Свен всегда с недоверием относился к психоанализу, он вообще терпеть не может понятия, начинающиеся с «психо» или «соц», потому что с его точки зрения идти к психоаналитику — это не что иное, как встряхивать бутылку, чтобы все внутри перемешалось. В какой-то мере он прав, хотя я не сужу столь категорично. Меня интригует этот третий цвет, получающийся в результате смешивания добра и зла.

Во всяком случае, я так растрясла свою бутылку, что в ней начался настоящий шторм, и получившаяся смесь поистине взрывоопасна. Я знаю, что не могу полагаться на свою память. Некоторые разговоры я помню слово в слово, другие смутно. К тому же, у меня теперь другое представление о времени. Несколько часов для ребенка могут быть важнее целого года. А взрослому такое трудно представить. Но повторю: пара часов иногда значит больше, чем несколько лет.

В попытке успокоиться я взяла с собой в церковь Свена. Это при том, что я до сих пор не разобралась в своих отношениях с Богом. Он там, наверху, а я тут, внизу. Мы со Свеном сидели в церкви и слушали проповедь священника о том, что все люди — комки глины, из которых сами могут вылепить, что захотят. И в наших силах сделать свое пребывание на земле как можно более гармоничным. Наверное, священник хотел сказать, что у нас есть свобода выбора и что мы способны формировать свою судьбу, надо только набраться терпения и вылепить что-нибудь пооригинальнее. В этом я была с ним согласна. Летом проповеди всегда более интересные, да и хор пел вполне пристойно, а в конце службы все посетители получили в подарок пакет с комком глины, из которого могли дома слепить, что пожелают.

Мы стояли с пакетами в руках и болтали со знакомыми, в том числе с моей подругой Гудрун и ее мужем Сикстеном, который в последнее время приобрел дурную привычку лапать знакомых женщин. Когда мужчина, которому уже за пятьдесят, хватает за грудь знакомых старушек, на него трудно обижаться. Скорее, можно пожалеть. Его-то жену не то что не обнимешь, даже не обхватишь руками — так она растолстела. Но когда-то мы с Гудрун и Петрой Фредрикссон дружили, и я хранила верность этой дружбе.

Сикстен внезапно обнял меня и поцеловал в левое ухо, одновременно пытаясь засунуть колено мне между ног. Я отстранила его и предложила слепить из подаренной глины модель его «дружка»:

— Конечно, глины там маловато. Но учитывая твой возраст, Сикстен, может, и хватит. А когда будет готово, подсуши, чтобы глина немного растрескалась. Так получится больше сходства.

Я сказала это в шутку, но Сикстена моя идея вдохновила. Вечером он без приглашения заявился к нам домой, и когда Свен был в кухне, вытащил из внутреннего кармана пиджака коробочку.

— Посмотри-ка, — сказал он.

Я нагнулась и увидела миниатюрный глиняный пенис, он даже прикрепил кору вокруг мошонки, имитируя волосы. Я сказала, что смешно в его годы заниматься такими глупостями, но вспомнила, что и сама не моложе, и возраст тут не при чем. Я посоветовала ему убрать коробочку, пока не вернулся Свен, потому что тот может не понять шутки.

Сикстен повиновался. Выглядел он не слишком хорошо: волосы мышиного цвета прилипли к макушке, серая кофта висит мешком. За чаем он долго и с чувством рассуждал о том, как это интересно — слушать проповеди, которые заставляют тебя задуматься. Когда он уходил, я протянула ему руку, чтобы не дать возможности меня обнять, и попросила передать привет жене.

— Если надумаешь, позови, у меня есть еще порох в пороховнице, — успел он шепнуть с наглым видом, но я посоветовала ему забыть об этой ерунде.

— Я женился на той женщине, какой Гудрун была когда-то, а не на той, что теперь живет со мной в одном доме, — вздохнул он.

Не успел он уйти, как позвонила Ирен Сёренсон и потребовала, чтобы я пришла к ней и кое-что принесла. Я спросила, что именно, и она почему-то разозлилась.

— Футляр от гранатового ожерелья, которое ты украла. Можешь и само ожерелье захватить, — выплюнула она в трубку.

Я ответила, что мы уже проходили это не раз, и напомнила, что она потеряла ожерелье на прогулке много лет назад, но Ирен была в ярости:

— Я знаю, это ты взяла ожерелье! Ты сама мне это сказала. Когда я тебе позвонила, ты сказала, что нашла его. Я позвоню в полицию. Кража — это преступление.

Она бросила трубку. Я повернулась к Свену и пересказала ему наш разговор. Свен разозлился: он считал, что Ирен должна ценить мою помощь и обращаться со мной получше. Весь вечер он твердил, что нечего тратить время и силы на человека, который того не заслуживает.