Тайна заколдованной крипты - Эдуардо Мендоса Страница 16

— Полиция уже едет!!! — проревел в это время мажордом. — Выходите с поднятыми руками и вам ничего не будет!!!

— Так вот, как я уже говорил, сейчас важно прояснить одну историю, и в этом деле мне не обойтись без вашей помощи, сеньорита Исабель.

— Что вы от меня хотите? — еле слышно прошелестела девушка.

— Вы учились в школе при монастыре монахинь-лазаристок в Сан-Хервасио, так? Да, это так, потому что я это знаю и потому что видел вашу фотографию в журнале „Розы для Марии“, апрельский номер за семьдесят первый год.

— Это правда, я ходила в эту школу.

— Не ходили. Вы жили в интернате. Это ведь школа-интернат. И вы были там до пятого класса. Вы были хорошей, прилежной ученицей, монахини вас обожали. Но однажды ночью вы исчезли.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Однажды ночью вы загадочным образом исчезли из спальни, прошли через несколько закрытых дверей, пересекли сад так, что ни одна из собак вас не услышала, перелезли через забор или через неодолимую стену и исчезли в неизвестном направлении.

— Да вы просто сумасшедший! — возмутилась девушка.

— Вы исчезли бесследно, и вся полиция Барселоны безуспешно искала вас, но через два дня вы проделали тот же самый путь и вернулись в свою спальню как ни в чем не бывало. И сказали настоятельнице, что ничего не помните. Только этого не может быть. Не может быть, чтобы вы не помнили ничего, дважды совершив подобный подвиг. Не может быть, чтобы вы не помнили, где вы были и что делали целых два дня, на которые исчезали из царства живых. Расскажите мне, что произошло. Расскажите, ради бога, и вы поможете спасти невинную девочку и вернуть обществу одного из его потерянных членов, который хочет лишь одного: чтобы его уважали окружающие и чтобы дали наконец возможность принять душ.

В дверь застучали сапоги и приклады. Полиция! Я с тоской смотрел на девушку: „Сеньорита Исабель! Умоляю!!!“

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Клянусь самым дорогим на свете, я ничего не знаю и не помню.

В ее голосе звучала неподдельная искренность. Но даже если бы она расхохоталась мне в ответ, я вынужден был бы принять и это: дверь уже подавалась под ударами. Еще несколько секунд — и она разлетится в щепки. Поэтому я пробормотал какие-то извинения за доставленное беспокойство и бросился вниз головой в окно как раз в тот миг, когда первый из представителей правоохранительных органов государства уже тянул ко мне свою затянутую в положенную ему по должности перчатку руку.

Я упал на капот одного из припаркованных в саду „сеатов“ и, если не считать того, что автомобильная антенна порвала мне брюки сзади (добавив мне эротизма, который и без того всех нас захлестнул и к которому особенно склонны наши звезды, демонстрирующие теперь свои давно увядшие телеса, хотя в былые годы старательно их прятали), не пострадал. Полицейский, без всякого сомнения решивший, что за то жалованье, которое он получает, не стоит подвергать себя риску и прыгать в окно вслед за мной, ограничился тем, что выпустил по „сеату“ (к счастью, меня там уже не было) очередь из ручного пулемета, после чего мотор, кузов и стекла стали похожи на сыр грювьер. Замечу в скобках: мне известно, что в сыре грювьер нет дырок — они являются особенностью другого сорта сыра, название которого стерлось у меня из памяти. Я употребил это сравнение, поскольку в наших краях всякую дырявую поверхность ассоциируют именно с сыром грювьер. Замечу еще, что я был несколько разочарован, когда изрешеченная пулями машина не взорвалась, как это бывает в телевизионных сериалах. Впрочем, давно ни для кого не секрет, что между реальностью и вымыслом — пропасть и искусство не есть точная копия жизни.

Итак, как уже было сказано, я оказался на капоте машины, скатился с него на газон, перемахнул через живую изгородь и с удивительной для меня самого быстротой бросился бежать по улице, прокладывая в привлеченной криками и стрельбой толпе дорогу головой, словно тараном. Судьбе было угодно, чтобы полиция a priori решила, что в моем лице имеет дело с насильником, и действовала не так решительно и жестко, как это бывает в случае, если преследуемый подозревается в терроризме, потому что в подобных случаях они оцепляют весь квартал и используют всякие современные технологии.

Оказавшись в безопасности, я вынужден был резюмировать: встреча с Исабель Перапланой кончилась полным провалом и совершенно не стоила пережитых ради нее опасностей и перенесенных трудностей. Но я решил не сдаваться: у меня оставалась последняя карта — Мерседес Негрер, чье имя я впервые услышал несколькими часами раньше от бывшего садовника. Остальные это имя почему-то тщательно замалчивали. Мне стало очень интересно узнать почему.

В телефонном справочнике было десять абонентов с фамилией Негрер. Я давно уже пришел к выводу, что власти не правы, позволяя разным людям иметь одну и ту же фамилию: довольно часто это приводит к путанице и вообще лишает фамилии всякого смысла. Только представьте, что стало бы с нашей почтой, если бы разные населенные пункты назывались одинаково? Если бы была не одна Сеговия, а, скажем, двадцать? А как стали бы взимать штрафы, если бы у нескольких машин были одинаковые номера? И какое удовольствие получали бы мы от еды, если бы все блюда в меню ресторанов именовались „суп“?

Однако было не время размышлять над этим: предстояло решить другой вопрос, гораздо более трудный. Судьба, до сих пор благоволившая ко мне, на этот раз, похоже, от меня отвернулась. Пришлось сделать девять звонков, прежде чем я попал куда нужно, и женский голос, пропитанный алкоголем, как мне показалось, признал, что принадлежит Мерседес Негрер.

— Рад приветствовать вас, сеньорита, — затараторил я. — Мы звоним вам с телеканала „Телевисьон эспаньола“, из нашей студии на Прадо-дель-Рей. Позвольте представиться: Родриго Суграньес, директор программы. Вы могли бы уделить нам несколько секунд своего драгоценного времени? Могли бы? Разумеется, мы даже не сомневались. Видите ли, мы сейчас готовим новую программу, очень актуальную, в духе времени. Называться она будет так: „Молодежь и демократия“, и в связи с этим мы берем интервью у молодых людей, которые появились на свет в пятидесятые годы и которым довелось уже голосовать. Ну, вы понимаете, о чем я… Вы, по нашим данным, родились где-то в… минутку, дайте мне уточнить… — я быстро подсчитал в уме: „Шесть лет назад ей было четырнадцать… Семьдесят седьмой минус двадцать…“ — в пятьдесят седьмом. Правильно?

— Нет, неправильно, — ответил голос. — Я родилась в… Да какое вам до этого дело? Вы хотели поговорить не со мной, а с моей дочерью.

— Простите великодушно, сеньора, но как я мог предположить, что имею дело не с ней, слыша такой юный и звонкий голос! Не будете ли вы так любезны подозвать к аппарату вашу дочь?

Моя собеседница как-то странно замялась.

— Нет… Ее нет дома.

— А скажите пожалуйста, когда она вернется?

— Она здесь не живет.

— В таком случае вы не могли бы дать мне ее адрес?