Мексиканский для начинающих - Александр Дорофеев Страница 16

– Эх, ребята, оленятинки бы сейчас!

Но нам принесли в основном свинину. Ленин Иван, расставляя блюда, пояснял их содержание.

– Это «салбутес» – жареные кукурузные лепешки с индюшатиной, луком и авокадо. Бульон «пучеро» – свинина, курятина, морковь, тыква, чайоте, картошка, кусочки банана, кинза, редиска и апельсин…

– Запоминай, мамочка, – сказал Петя. – В Москве сварганишь.

– Пойо пибиль! – продолжал Ленин Иван с видом конферансье, представляющего звезд эстрады, – запеченные в банановых листьях кусочки курятины с чесноком, перцем и апельсином. И, наконец, «Пок-Чук» – жареная свинина в апельсиновом маринаде, под луковым соусом. Сейчас принесу свинину вареную с фасолью и соус «моле» – шоколад, перец и миллион трав. Наслаждайтесь, друзья!

– С чего начнем? – растерянно спросил Петя. – С этого что ли, Чука с Геком?

– Да тебе все едино, – пошутила Оля. – Лишь бы брюхо набить!

– Не обижай, мамочка! – говорил Петя, приступая к набиванию брюха. – Я очень даже разбираюсь в разных кухнях. Пицца, к примеру, гамбургер, хот-дог, пельмени в пачках. А как, бывало, почую шоколад с перцем, так весь трясусь. Я, мамуля, если по большому счету, – гурман!

– Петр, не смеши! – вдруг как-то странно хрюкнула Оля. – Ты можешь мне сказать, что сейчас ешь – свинину или курятину?

– Мамочка, это не играет значения! – хрюкнул и Петя. – Главное, чтобы вкусно и питательно.

– Думаю, мы едим свинину – предположил я, тоже немного подхрюкивая.

Вскоре мы нахрюкались вдоволь – вкусно и питательно. И сидели, прямо скажем, с отупевшими свиными рылами. За исключением, конечно, Оли.

– Что будем на десерт? – поинтересовалась она.

Я открыл меню такой толщины, что оно напоминало скрижали завета, полученные когда-то Моисеем.

Первое, попавшееся на глаза, как-то удивило, и я прочитал для смеха.

– Французский коньяк столетней выдержки. Пятьсот долларов за рюмку!

Петя опять захрюкал, а Оля сказала с некоторым вызовом:

– Вообще-то я не против. Будет, что вспомнить!

– Ну уж, мамочка, это дудки! – подпрыгнул Петя. – На пятьсот долларов можно месяц не просыхать. Доживешь до ста лет, куплю тебе бутылку соответствующей выдержки. А пока пей, чего попроще!

Оля внезапно обернулась ко мне:

– Купите даме всего одну рюмку столетнего коньяка!

– Мы, кажется, уже на «ты», – сказал я оторопело.

– Тем более, – согласилась Оля. – Так купишь или нет?

Я оказался в труднейшем положении. На этот прямой вопрос надо было отвечать однозначно. Но что? Я бегло взглянул на Петю – он отвел глаза, будто бы изучая лианы, свисавшие с потолка. Пауза затягивалась, а в голову не приходил достойный ответ.

Обычно в таких душещипательных местах повествование прерывается, и видишь мелкий хвостик: «продолжение в следующем номере». Или же внезапно начинается землетрясение.

Я тупо перебирал всяческие варианты, как гимназист, начисто позабывший, что следует за строкой – «Мороз и солнце, день чудесный…» Не мог же я попросту сказать: «Шиш тебе, Оля!» Это явно не укладывалось в мой образ. Впрочем, почему бы и не сказать – хрен с ним, с образом.

Чувствуя себя препаршиво, я выдавил:

– Кажется, у меня нет при себе нужной суммы.

Но Оля играла в быстрые шахматы.

– Ничего, – улыбнулась она. – Петр даст взаймы!

Это был сильный, но чуть-чуть неточный ход. Он подключал Петю, который, как было заметно, хотел остаться вне игры, простым зрителем.

– Я не дам ему денег, – сказал Петя угрюмо. – Мы знакомы всего неделю – чего доброго не отдаст!

– Он напишет расписку, – предложила Оля. – Или оставит чего-нибудь в залог…

– Ни расписок, ни залогов! – сказал я в отчаянии. – Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.

Оля положила руку на мое плечо:

– Видишь, всегда можно найти выход – было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!

– Нет! Теперь выпьешь! – сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана, – Ванюша, принеси-ка столетнего коньяку!

Казалось, его хватил легкий удар:

– О, простите, простите, но столетний кончился, – сказал он с таким видом, будто только что допил бутылку. – Может быть, вас устроит пятидесятилетний?

– Нет, это барахло мы не пьем, – потряс я головой. – Нету ли портвейна? «Три семерки» или «Агдам».

Это добило Ленина Ивана. Он сокрушенно вздохнул, чувствуя, что предает свое русское имя.

– Тогда три кофе! – распорядился я.

– Столетней выдержки, – добавила Оля.

В быстрых карибских сумерках чернело перед нами огромное дерево. Его крона терялась в небесах. Иначе, как древом его невозможно было назвать. Вероятно, на нем спасались от потопа Нене и Тата.

Ветви древа простирались по сторонам на многие метры. Оно было старым, это древо. И оно было голым.

А на ветвях его сидело множество громадных птиц. Казалось, это плоды древа. Длинные хвосты падали долу. Птицы были белы и недвижны. Но вдруг, внезапно, то одна, то другая пронзительно кричали загробно-металлическими голосами. Наверное, в этот самый миг где-нибудь на земле отлетала грешная душа человеческая в лучшие, надеюсь, миры.

Дрожь пробирала от этих криков, от этой неподвижности, от белизны и оголенности. Я вспомнил сирен, сгубивших приятелей Одиссея.

– Что это? – спросила Оля, бледнея и крепко цепляясь за Петю.

– Есть древо жизни, а это, судя по всему, древо смерти, – произнес я зловеще.

– Ну тебя, – сказала неуверенно Оля. – Пойдемте отсюда!

– От древа смерти не уйти, – изрек я, и, как бы подтверждая это, гаркнули пронзительно птицы. Было, похоже, что само древо кричит подземельным, корневым голосом. А после воплей наступила умопомрачительная тишина.

Можно услыхать, как поскрипывают перья длинных птичьих хвостов.

Но за этим поскрипыванием угадывалось и другое, потяжелее, повесомей – чьи-то шаги.

Кто-то черный и кривоватый возник из-за древа. А может быть, вышел из него? Дух древа?!

– Оля, – сказал он, приблизившись.

– Откуда он знает мое имя? – скороговоркой шепнула Оля, приседая и прячась за нас с Петей.

– Меня зовут дон Альфонсо, – сказал кривоватый дух. – Я стерегу паво реаль. Красивые птицы и дорого стоят.

– Оля, – поздоровался я. – Привет! Никогда не видел белых паво реаль.

– А кто они такие? – спросила, ободряясь, Оля.