Коллекционная вещь - Тибор Фишер Страница 16

– Не в том дело. Работаю ведь я на Элен.

– О чем это вы? – интересуется Никки. Сегодня утром она оделась как нельзя более удачно: кроме прозрачной длинной белой майки, на ней нет ничего.

Мариус вкратце описывает ей мою родословную. Постепенно дыхание у него учащается, и наконец похоть властно наступает на горло накопительству. Ему, старому греховоднику, с каждым разом сдерживаться все труднее. Другой бы о душе подумал, а этот под своей гриппозной маской слюни пускает. Лучше б член подвязал – на всякий случай.

– Выходит, она много денег стоит? – допытывается Никки.

Прогноз: мы с Никки наверняка в самом скором времени совершим еще одно путешествие.

– Многие собиратели не пожалели бы за нее несколько тысяч. Для меня же она просто бесценна.

Меня в его коллекции и в самом деле не хватает – досадный пробел. Коллекции часто оказываются гробницами правил. Из-за того, что все мы – картины, из-за того, что все мы – вазы, мы – одно целое. Маленькое расчищенное пространство в клоаке существования, узкая тропинка в чаще мироздания. Коллекционировать можно без конца. А если все, что хотелось собрать, собрано? Горе коллекционеру, у которого законченная коллекция. Но не будем об этом.

– Жаль, что у меня такой нет. С удовольствием бы продала. А у вас акцент. Откуда вы родом? – Никки хихикает, давая понять, что и сама стоит денег. И тоже немалых. Не задумываясь, пускает в дело грудь.

– Родился в Эстонии.

Никки проводит пальчиком по моему горлышку – уважительно.

– А не скажешь, что дорогая.

– А какая, по-вашему, дорогая? Со знаками доллара на боках? Эта ваза славилась своей красотой во времена, когда Европа была еще лесом, когда Древний Египет походил на райские кущи, когда на месте Трои стояла пара рыбачьих лачуг, а на месте Афин росло несколько масличных деревьев на пригорке; когда фараоны еще чесали в затылке – что бы такое построить, когда о всемирном потопе еще и не помышляли. Ее создали в незапамятные времена, которые не имеют с нашим временем ничего общего... а впрочем, ведь и тогда у людей желания были те же самые. Человеческие желания не меняются, они всегда одинаковы. Человек всегда хотел создавать красоту... и заниматься любовью.

Осекся. Никки счастлива, что на ней прозрачная одежда: Мариус то и дело поглядывает на просвечивающий сквозь белую майку заветный черный мысок. При этом исправно делает вид, что ничего не видит.

– Какие вы обе красивые, – скулит он.

Роза по наивности думает, что это комплимент, похвала «доброго дедушки», на самом же деле это любовная песнь самца перед спариванием. Хорошие манеры, если только они не извращение, имеют обыкновение при наличии денег улетучиваться, поэтому очень важно сознавать, что в любую минуту ты можешь превратиться в развалину (или в труп) и тебе уже не придется больше пренебрегать условностями.

– Роза, если ты и твоя подруга нуждаетесь в заработке, я был бы рад заняться с вами любовью. – Мариус тает. Он совершенно не надеется, что ему скажут «да»; больше того: чем он в этот момент отвратительнее, тем ему приятнее. – По очереди либо сразу с обеими, – урчит он. При его-то деньгах он может пригласить в ресторан целый полк шлюх. В Швейцарии ему принадлежат три горы.

Роза смотрит на него с невыразимым отвращением – такое бывает не чаще одного-двух раз в жизни. Ее презрительный взгляд пригвождает Мариуса к стене.

– Почему бы и нет? Пять сотен нас устроят, – подает голос Никки.

Мариуса эта сумма несколько настораживает, но он уже начал обильно потеть. Ловит на себе полный ненависти взгляд Розы.

Мариус и Никки отбывают. К своему утреннему наряду Никки присовокупляет юбку и пару самшитовых серег: потерпевшие кораблекрушение моряки бросают жребий, кого съесть, и жертвой, натурально, оказывается юнга. Интересно, понимает ли Никки столь сложную символику собственных серег? Мариус напрочь забыл о цели своего визита.

Утро следующего дня. Никки отсутствует...

Прогноз: она вырывает золотые пломбы из зубов Мариуса и опустошает одну сахарницу за другой. Крадет все, что можно унести.

Роза кладет меня к себе в машину. «Я что-то не то делаю. Это какая-то ошибка. Я добьюсь своего. Обязательно добьюсь». Занимается самовнушением. Сегодняшнее состояние Розы близко к отчаянию и никак не соответствует ее серьгам, от которых веет миром – миром и согласием. В коробке из-под чая, где она хранит драгоценности, есть и другие серьги. К примеру, сегодня были бы, возможно, более уместны мрачноватые фаянсовые: одиноко стоящий на задней улице книжный магазин, в который никто не идет (а те немногие, кто все же туда заглядывает, настолько равнодушны к книгам, что во всяком посетителе хозяину видится вор) и который наверняка закроется в самом скором времени. Но отчаяние не способствует здравомыслию, и, быть может, Роза права, что не желает изливать душу всем и каждому.

Роза садится за руль, и мы отправляемся в путь. Первая мысль: меня везут к Мариусу. Но нет, мы выезжаем за город. В загородное поместье Мариуса?

Сворачиваем на автостраду. Машина у Розы еле дышит, и едем мы с умеренной скоростью. По соседней полосе несется гигантский грузовик: поравнялся с нами, шофер громко гудит и выставляет в окне одну за другой две пластиковые таблички; на первой значится: «Привет, красотка», на второй – «Покажи, не стыдись»; обе таблички подготовлены заранее и, надо полагать, уже немало поспособствовали тому, чтобы на шоссейных дорогах ее величества царили дружба и взаимопонимание. Порядковый номер лица водителя – пятьсот шесть («припюснутая задница»). Сразу оговорюсь, выражение это я придумала не сама, а позаимствовала в Могунтиакуме. Как говорится, не в бровь, а в глаз. Существует таинственная связь между людьми с таким лицом и транспортным средством, которым они управляют. Роза прибавляет скорость, ее глаза прикованы к несущейся навстречу дороге, и она не видит третьей таблички: «А мы бы спелись».

С заднего сиденья мне видна выставленная в ветровом стекле грузовика фотография супруги Приплюснутого в полный супружеский рост. (Одного не понимаю: к чему, да еще по собственной инициативе, возить с собой фотографию коротконогой женщины со свиным рылом и полной неспособностью найти приличного парикмахера.) Живо представляю себе, как она показывает своему благоверному увесистый кулак. А что же Роза? Ушла в себя и не замечает ни моего игривого настроения, ни того, как Приплюснутый съезжает на обочину, чтобы полюбоваться очередной аварией.

Такие ситуации случаются примерно раз в триста лет. Спустя один час сорок шесть минут мы останавливаемся возле симпатичного маленького коттеджа

– хозяин жизни в таком ни за что бы не поместился. Коттедж утопает в зелени; поля и леса вокруг можно было бы назвать «бескрайними просторами», если бы мы не находились в Южной Англии на сегодняшнем этапе мировой истории.

Забрав почту из почтового ящика, Роза вносит меня в коттедж. Обращается со мной как с грудным младенцем: то ли оттого, что боится, как бы меня опять не украли, то ли потому, что хочет выудить из меня все истории до одной. Осматривается по сторонам – все ли на месте – и поливает комнатные цветы. Выкладывает в миску кошачьи консервы. Вероятно, это дом ее друзей, за которым она в их отсутствие присматривает.