Высотка - Екатерина Завершнева Страница 16

Впервые я увидела Нинку, когда мне было четыре, а ей целых семь. Я сидела на кухне, ела полдник, и тут позвонили в дверь. Наконец-то! — сказала мама и побежала открывать. Ниночка приехала! — сказал папа и тоже побежал. Ага, приехала, села на поезд и приехала, подумала я сердито. Высадилась на вокзале, забросила чемодан в электричку, потом в автобус, доволокла до подъезда… подпрыгнула, дотянулась до кнопки звонка — и вот наконец-то…

Ну что ж, зато я осталась на кухне одна. На столе — вазочка с конфетами, сахарница и банка варенья, три запрещенных объекта желания. Времени в обрез, поэтому надо быстро принять решение. Варенье придется исключить — медленно льется, а по вкусовым ощущениям заметно уступает шоколаду. Итого две конфеты в карман, одна под язык. Теперь сахар.

Я открыла сахарницу и жестом горниста, трубящего зарю, высыпала в рот все, что могло высыпаться. На столе образовались мини-барханы, за пазуху тоже попало. Слизывать со стола с полным ртом неудобно. Что же делать?

Мамин голос: Ася, иди скорей к нам, познакомься с сестренкой!

Я поплелась на зов. В прихожей стояла беленькая девочка и держала в одной руке такую же беленькую куклу, а в другой — лакированную сумочку. Настоящую, с металлической защелкой и карманом на молнии. Я никогда раньше не видела таких сумочек, и таких девочек, пожалуй, тоже. Она была тихая и серьезная, как одинокое летнее облако.

Здравствуй, Ася, сказала она. Это тебе. И протянула мне сумочку.

От неожиданности я открыла рот, потом поняла, что надо бы сказать спасибо, промычала что-то, сахар посыпался изо рта… Мама засмеялась — так, все ясно. Иди-ка приведи себя в порядок и возвращайся к нам.

Ниночка выросла, но осталась самой лучшей девочкой на свете. Закончила школу, приехала в Москву, поступила в институт, поселилась в общежитии на «Студенческой», а по выходным отсыпалась у нас, хотя я всячески мешала ей разговорами о главном. Главным было понятно что — личная жизнь, которой у меня на тот момент еще не было, но очень хотелось. Влюблялась я с завидной регулярностью, поэтому всегда было что обсудить. О себе Нинка почти не рассказывала, и когда она внезапно вышла замуж за такого же ясноглазого и рассудительного юношу, для меня это оказалось полной неожиданностью. Мне не сообщили!.. Я все проспала!..

Нинка и ее муж Руслан занимались чем-то вполне обыкновенным — ходили в пешие походы, плавали на байдарках, пели авторские песни, столь ненавистные нам, мальчикам и девочкам нет, обустраивали квартиру, что-то в ней вечно сверлили и красили, чистили картошку, выносили мусор, катались на лыжах, заводили детей, и все это легко, весело и позитивно, как говорил Гарик.

В его устах наречие «позитивно» звучало как приговор. Гарик с подозрением относился к норме, которая, по его мнению, не могла породить ничего стоящего. Ты посмотри, кипятился он, как устроено их, так сказать, бытиё. Сначала они вырезают снежинки, клеят фонарики, свои и чужие дети в кучу, полное помрачение ума, борода из ваты, косы из чулков и прочее, и прочее. Потом они едут за елкой, втаскивают ее в дом, обламывая по дороге все, что еще не обломали на базаре, наряжают ее тем, что под руку подвернется, поют, водят хороводы и играют в фанты. Дом в иголках, вода в ведре испарилась, игрушки оборвали. Наконец наступает весна и они выносят то, что осталось от елки — и снова детский праздник, или лето, или зима, или рождается очередной ребенок.

Погоди! — возмущалась я, не надо передергивать! Детей у них только двое, остальные племянники, соседи по лестничной клетке и по детской площадке. Да и эти двое, как мне кажется, незапланированное мероприятие. Близнецы все-таки, нарочно не придумаешь…

Ерунда, отмахивался Гарик, я уверен, что на этом они не остановятся. А жить-то когда, спрашивается? Ты меня извини, но я не согласен. У меня дома будет иначе.

Как же, не согласен… Что бы он ни говорил в полемическом задоре, получался гимн здоровой семье. Откуда у двадцатилетнего юноши мог взяться столь мощный инстинкт гнездования? Гарик иногда делился со мной матримониальными планами, мечтал вслух о том, как у нас с тобой будут дети. Я не могла взять в толк — какие дети? Его мечты постоянно натыкались на мое недоумение, но он не обижался. Ты еще маленькая и глупенькая, потом поймешь.

(Потом так потом — главное, что не сейчас.)

Гарик старался увязаться за мной, когда я ехала к Нинке, потому что это была точка отсчета, константа, не менее фундаментальная, чем постоянная Планка или число Авогадро. Но я его с собой не брала. У меня там была своя сахарница и свое раскладное кресло, сколько угодно «Битлз», теплый плед, тишина (иногда), одиночество (если находился свободный угол), горячий чай, глинтвейн, кусочек пирога с яблоками, умная книжка, глупая книжка… Короче говоря, у меня там было лежбище. И делить его ни с кем, даже с Гариком, я не собиралась.

Конечно же, в тот день я поехала к ней.

— Что-то не стыкуется у меня.

— Ты имеешь в виду сессию или?..

— И сессию тоже… Придется поступать по-новой, на другой факультет. Никому пока не говорила, и ты, пожалуйста, не говори.

Про «никому» приврала, конечно, чтобы сохранить эффект конфиденциальности. Я уже поделилась с Гариком и он, как ни странно, одобрил. Дал неожиданный совет: иди, говорит, на психфак. (Ой, а что это? Санитары, смирительные рубашки и палата номер шесть? Манипуляции общественным сознанием? Психотронное оружие? Тайны души и именины сердца? Девушка с психфака — чудовищно!.. нет, мне это не подходит!) По слухам, у них интересно, продолжал Гарик. Конкурс безумный, тебя должно зацепить, ты же у нас альпинист. Да, беру на слабо. Правда, там одни девочки, но меня это устраивает. Я не первый день думаю о твоем будущем и прихожу к выводу, что психфак подойдет. Если ты, конечно, не планируешь вернуться к своим фиоритурам…

Обругав Гарика, я тем не менее пошла в библиотеку и набрала психологических книжек. Оказалось, что психология молодая и перспективная псевдонаука, в которой еще ничего толком не сделано. Можно сказать, конь не валялся. В корифеях числился тот же Фрейд, что и сто лет назад. Почему человек стремится к смыслу, и что такое смысл, никто так и не установил. Определяется ли сознание языком или наоборот — лучше и не спрашивать. Но все-таки кое-что из просмотренного по диагонали действительно зацепило.

Нет, не книжки по семейной терапии и не техника установления доверительного контакта (какой кошмар, психологи и правда этим занимаются?), а формальные, сугубо теоретические вопросы. Например, механизмы зрительного восприятия. Почему сетчатка плоская, а мир воспринимается трехмерным? Или вот: за ночь мы видим десяток снов, но запоминаем в лучшем случае один-два. Зачем же остальные? Верно ли, что мы ничего не забываем, а только теряем ключи к нашим воспоминаниям? И почему образы памяти такие неточные? Чем важнее событие, тем более искажен его образ, утверждал один переводной авторитет. Память человека пристрастна и в этом ее огромное преимущество, добавлял другой, а я подчеркивала карандашом, переписывала в тетрадочку.