Почему ты не пришла до войны? - Лиззи Дорон Страница 16

— Елена, что это такое? Заберите свои вещи, а не то управа вчинит вам штраф.

Через несколько дней Елена вскрыла одну из коробок.

— Я прорезала окошко, чтобы завтра у дворников разыгрался аппетит.

И действительно, на следующее утро, когда по асфальту заскрежетали грабли и послышалось дребезжание тачки, никто Елену не позвал. Наблюдая за происходящим из-за занавесок, она крикнула:

— А теперь штраф вчинят вам!

Оба дворника — с граблями, метлой и тачкой в руках — застыли на месте и не поднимали глаз, словно их поймали с поличным.

— Вы заплатите, сами заплатите за то, что не забрали коробки позавчера.

Она зашторила окна и рассмеялась. Мужчины облегченно вздохнули, наполнили тачки песком, листьями и мусором, водрузили коробки, и, поблагодарив, ушли мести другую улицу.

— С фарфором мы, слава Богу, разобрались, — порадовалась Елена. — Но что делать с этим? — И указала на стоявшую в коридоре коробку с хрусталем.

На дворе было лето. Солнечный луч пробился сквозь входную дверь и вместо привычных хлопьев пыли осветил хрусталь, преломился и разбежался по темной комнате радужным сиянием. Упаковку уже приоткрыли, и хрустальные чаши выглядывали оттуда, словно стараясь осмотреться в незнакомой обстановке. Шесть дней и ночей коробка простояла в ожидании своей участи. Елена испытывала явное недовольство.

— Я тут наследство получила, — пожаловалась она соседке.

— И ты не рада?

— Видишь ли, это наследство напоминает о прошлом.

Соседка промолчала.

Ночью, мучась от бессонницы, Елена наконец приняла решение.

Распаковав коробку, она вынесла все чаши во двор. Выкопав ямки, она поставила их туда так, что из земли выглядывали только края. Каждая чаша имела свое предназначение. Две — для кошек, под молоко и еду. Две — собакам, для воды и мяса. Еще одна досталась птицам под зерна, другая — курице, а остальные отошли четвероногим прохожим и пресмыкающимся.

Долгие годы наш двор стоял без забора. Посреди зарослей крапивы и щавеля в земле хранились хрустальные чаши. Никто и не догадывался, что в неухоженном саду могут быть закопаны такие сокровища. Как-то раз по наводке соседки к Елене заявился страховой агент, пожелавший оценить и застраховать имущество на случай пожара или грабежа. В своем инвентаризационном списке он пометил, что во владении Елены находятся кровать, стол, шкаф, телевизор, радио и плита. Дойдя до раздела «Ценные предметы», агент поинтересовался:

— Имеются ли они у вас, уважаемая?

— В этом доме есть только то, что перед вашими глазами, — подмигнув, ответила Елена. — Вы спрашиваете о ценных предметах? Они, все без исключения, в саду.

Агент посмеялся над смешной шуткой. Дойдя до раздела «Средства безопасности», он спросил:

— Может, у вас есть автоматический замок, решетки на окнах, сигнализация или другие охранные устройства?

— Мне ничего такого не надо. У меня все хранится в земле. Автоматические замки, решетки и что вы там еще назвали? Сигнализация? Мой сейф, как я уже сказала, не в доме, а в саду.

Агент больше не смеялся, а лишь смущенно улыбался.

Под конец он посоветовал задуматься: может, Елене стоит скопить некоторые сбережения на случай пожара или ограбления. При таком имуществе, как у нее, страховой полис не нужен. Агент ушел, но перед этим высказал соседке:

— Зачем вы позвали меня к ней? Разве ей надо что-то страховать? Хорошо хоть, у нее есть чувство юмора. Знаете, я спросил, есть ли у нее ценные предметы или охранные устройства, так она сказала, что все ее ценности в саду, а хранит их сама земля.

— Странно, — удивленно ответила соседка. — Ходят слухи, что она очень-очень богата. Говорят, она получила наследство от какого-то незнакомца. Не сердитесь, но я своими глазами видела, как однажды Елена выбросила на помойку фарфоровый сервиз.

Елена следила за тем, чтобы у нас, как в любой культурной семье, были книжные полки. На этих полках, кроме энциклопедии и справочника с биографиями знаменитых людей и описаниями прославленных мест, хранились фотоальбомы. У каждого альбома была обложка из толстого цветного картона, а внутри — грубые черные страницы с вклеенными снимками. Елена могла разглядывать их часами.

Мне она любила повторять:

— Элизабет, в альбом можно вклеивать только безвредные фотографии.

На вопрос, кому и каким образом способны навредить фотографии, ответа я чаще всего не получала. Иногда, выдержав короткую паузу, Елена говорила:

— Это вопрос безопасности, разумная инвестиция.

И мне приходилось принимать это за ответ.

Елена верила, что нельзя смотреть мертвому человеку в лицо, и, если кто-то умирал, она вырезала его голову, клала в жестянку и хоронила. Черный фон заполнял появлявшиеся бреши, а остальные — родственники, дети, друзья — по-прежнему продолжали улыбаться. Елена строго соблюдала это правило, и никогда, Боже упаси, покойник не улыбался с фотографии. Со временем в альбоме оставались только ноги, руки, одежда и всякие другие детали, лишь за редким исключением встречались глаза и улыбки — безликие фотографии увековечивали мертвых людей.

Отбирая снимки, Елена руководствовалась еще одним принципом: на них должны быть только блондины и блондинки с голубыми глазами, светловолосые и голубоглазые мужчины и женщины. Страницы альбома заполняли светловолосые, голубоглазые соседи и друзья, а фотографии прочих хранились в большой коробке из-под конфет. На вопрос, почему именно из-под конфет, Елена отвечала, что эти милые люди вызывают у нее сладостные воспоминания.

Такие правила отбора были несколько странными, зато ясными и последовательными.

Но ими все, разумеется, не ограничивалось. Ведь мы с Еленой оставались исключениями.

— Просто недопустимо, чтобы мы с тобой были брюнетками, — говорила она.

Проблему карих глаз Елена решала по-своему. Попросту меняла их цвет с помощью шариковой ручки, добавляя в каждый глаз немного синих чернил.

А темные волосы исчезали под действием перекиси водорода. Если вдруг отыскивался какой-нибудь упрямый волосок, его тотчас вырывали или обрабатывали перекисью. В сложных случаях приходилось обращаться к парикмахеру. Иногда полушутя-полусерьезно Елена высказывала предположение, что раз уж мы так печемся о белом цвете волос, то, может, наши глаза со временем сами станут голубыми, тогда бы она не переживала за мою безопасность.

На альбомах Елены не отражались никакие жизненные неурядицы, из года в год в них поддерживались безупречно белые локоны и голубые глаза. А я, даже повзрослев, продолжала мыть и красить свои волосы, чтобы те, не дай Бог, не потемнели, и свято верила, что только так и надо.

1990 год

Елена заболела. Апоплексический удар почти полностью парализовал ее, ослабил зрение, нарушил память, помутил рассудок. Но даже суровая болезнь не смогла отнять у нее желания жить. В больнице, в кресле-каталке, с трясущейся головой и потухшим взглядом Елена продолжала утверждать, что выживут только блондины, обосновывая свою уверенность обширным жизненным опытом.