Открытие колбасы "карри" - Уве Тимм Страница 16

«Годятся», – сказал Бремер и сделал несколько шагов.

«Тебе нельзя ходить в туфлях по квартире. Фрау Эклебен хотела даже вызвать полицию, думала, что здесь грабители».

Она вытащила из хозяйственной сумки пакет с рисом:

«Спецпаек, сегодня давали».

– Н-да, – продолжила рассказ фрау Брюкер, – и тут он спросил, есть ли у меня карри. – Она рассмеялась, провязала новую петлю, потом ее пальцы быстро ощупали край вязанья. – Кристиан, мой правнук из Ганновера, скоро закончит школу. Он любит кататься на лыжах. Пуловер для него. Это сын Хайнца. А Хайнц – сын Эдит, моей дочери. Я приготовлю кофе. – Она медленно поднялась, прошла в кухонную нишу, включила кипятильник, насыпала в фильтр кофе, потрогала руками греющуюся посудину.

– Помочь? – спросил я, так как испугался, что она ошпарится.

– Нет, уже закипает. – Она налила в фильтр кипяток, достала из холодильника кусок сыра, порезала его на маленькие кусочки и поставила тарелку на стол.

Я попробовал было вернуть ее к разговору о карри.

– Разве Бремер придумал этот рецепт?

– Бремер? С чего ты взял?

– Потому что он спросил у вас.

– О чем спросил?

– Ну, о карри.

– Ах это! Не-а. С колбасой «карри» вышло совсем случайно, вот и все. Я споткнулась, и получилось месиво.

– Ну а карри было у вас в доме?

– Конечно, нет. Нынче жарят и парят с приправами со всех концов света; тут тебе и спагетти, и тортеллини, и как только это не называется. Здесь у нас готовят, например, рубленое мясо с карри, а еще индюшку. Мне она нравится больше всего. Но ее готовят только раз в две недели. К сожалению.

Фрау Брюкер принесла кофейник, нащупала чашки и налила в них кофе, обе чашки оказались одинаково полными. Она пила и напряженно вслушивалась. Из противоположной части дома доносился едва уловимый гул, на фоне которого то и дело явственно слышался один и тот же стук, хлопала дверь, поднимался лифт, раздавались голоса и пронзительно резкие звуки шагов по натертому полу вестибюля.

Она очень ловко отделяла вилкой маленькие кусочки от марципанового торта, как раз такие, что могли уместиться во рту; перед каждым новым кусочком она проверяла вилкой, далеко ли до края торта, и только после этого отправляла в рот очередную порцию. Она по-настоящему смаковала торт, и, по мере того как проглатывала один за другим его маленькие кусочки, что-то менялось в ее лице: оно прояснялось, давая понять, что эта сгорбленная старушка отнюдь не утратила способности испытывать блаженство, хотя внешний вид этой женщины, не по своей воле лишенной возможности получать от жизни удовольствие и радость, не допускал такой мысли. Но потом я увидел плохо прилаженную вставную челюсть, съезжавшую в сторону при жевании, и сразу вспомнил инвалидов с протезами. Однако что же произошло с карри Бремера?

– Увидев рис, Бремер спросил, есть ли у меня немного карри, он мог бы приготовить с ним вкусное блюдо.

– Но откуда он знал о карри?

– Незадолго до начала войны он отправился на пароходе в Индию помощником машиниста, – говорит она и кладет в рот кусочек марципанового торта. И долго жует. Безмолвная услада. Потом съедает кусочек сыра. – Пароход, он назывался «Дора», стоял на рейде в Бомбее. У Бремера, которому тогда только что исполнилось восемнадцать лет, от жары высыпала ужасная сыпь на лице, красная, с гнойничками, и к тому же его снедала тоска по родине. Старший офицер взял его с собой на берег, пообедать. Они ели куриное мясо с карри, это было очень вкусно, настоящий райский сад. Совершенно необыкновенный вкус, словно из другого мира. Ветер; змея, которая кусается; птица, которая летает; ночь, любовь. Как во сне. Воспоминание о том, что когда-то был растением. А ночью Бремеру действительно приснилось, что он дерево.

– Дерево?

– Да. Вообще-то Бремер был, можно сказать, человеком непьющим. Но тогда он пустился во все тяжкие, начал кутить напропалую. Говорил мне, будто сквозь него прошел ветер, отчего он шелестел, и кто-то так щекотал его, что он непрестанно хохотал; от каждого порыва ветра, и довольно сильного, у него болели ветви. Потом он проснулся, и вот что удивительно: у него по-настоящему болели бока, ломило ребра. Он показал мне где, говорил, что легко отделался. С ума можно сойти, правда? Специи против меланхолии и тяжелого характера. Но сыпь исчезла. Божественная еда, говорил Бремер. Ему еще повезло. А обычно доходит до настоящего смертоубийства.

– Так вы приготовили рис с карри?

– Да ведь карри тогда не было. Нет, я просто отварила рис с бульонным кубиком и добавила пассерованный лук.

Поев, Бремер закурил сигару, одну из пяти настоящих гаванских сигар, что Гари оставил в маленьких, завинчивающихся жестяных трубках, но за такой долгий срок они стали сухими, как солома, верхний лист крошился. После первой же затяжки Бремер выпустил изо рта маленькое пламя: кончик сигары загорелся и чуть было не сжег ему руку. «Ступай в уборную, – предложила Лена, – весь дом пропах. Если Ламмерс учует сигару, то непременно примчится». Она поставила тарелки в раковину, зашла в чулан за веником и увидела на полу, рядом с чемоданом, бумажник. Из него выскользнули какие-то фотографии, документы, приказы к выступлению, солдатская книжка, все это веером лежало на полу. Наверно, он бросил куртку на чемодан. Она подняла документы и бумажник, хотела запихнуть все назад. Увидев фотографию размером с почтовую открытку, подошла поближе к лампе: Бремер в военной форме, держит на руках маленького ребенка, рядом с ним женщина, темноволосая, с черными как смоль глазами и маленькой ямочкой на подбородке. Малышу не больше года. Бремер и женщина выглядят так, будто вот-вот лопнут со смеху. Видимо, фотограф рассказал им какую-то смешную историю. Она вгляделась в фотографию. На ней и дата есть: 10.4.45. Он ничего не сказал ни о ребенке, ни о жене.

– Почему он обманывает такую хорошенькую женщину? – спросила я себя. – Почему ничего не сказал о своей жене? Ведь если б сказал, я все равно спрятала бы его. Может быть, и спала бы с ним – всенепременно даже. Но, не смолчи он, все, что между нами было потом, было бы иначе.

Когда спустя почти полчаса он вернулся в комнату, когда обнял ее, обдавая запахом холодного дыма, и повел в спальню, когда его рука полезла к ней под блузку, она вдруг схватила ее и сильно, словно тисками, сдавила его запястье. «О-о», – простонал он. Она немного отодвинула его от себя, так, чтобы можно было заглянуть ему в глаза, и спросила: «А у тебя есть жена?» Немного помедлив, он ответил: «Нет». Она покачала головой. Рассмеялась, смех получился какой-то натужный. Потом разжала пальцы, но не отпускала его руку, боясь, что он оторвет на блузке еще одну пуговицу, и сказала себе, что не имеет, собственно говоря, права спрашивать его об этом. Он поцеловал ее в шею, в ямку на шее, в соляной бочоночек, как говаривала ее мать, потом за мочкой уха, будто знал, что от этого ее бросало в сладостную дрожь, а по коже, словно от холода, бежали мурашки, и они погрузились в стонущую матрасную яму. Пружины матраса издавали пронзительные звуки, пока не раздался стук. Снизу колотили по потолку. «Это фрау Эклебен, – сказала Лена, едва переводя дыхание, – она спит как раз под нами».