Простишь — не простишь - Валери Тонг Куонг Страница 16

Вот она, правда-истина.

Селеста права: не стоило верить успокоительному вранью врачей и радоваться раньше времени.

Видимость обманчива.

Настоящие проблемы у нас начнутся позже. Пришла беда. Последствия необратимы.

Мило, мы прожили вместе двенадцать счастливых безоблачных лет. Я помню каждый день, каждый час, начиная с самой первой секунды, когда ты появился на свет и спас меня и маму. Вытащил нас из зыбучих песков, из трясины. После ужасной потери мы не жили, а механически существовали, будто роботы. Только чувство долга мешало нам свести счеты с жизнью. Селеста по инерции поддерживала мать и сестру, а я заботился о Селесте, ведь, кроме нее, у меня никого не было. Если бы не тяжкие утомительные обязанности, мы бы не выстояли.

Жизнь чудесна и непредсказуема. Сначала нам было отказано в ребенке. Пришлось вымаливать, выпрашивать. Сколько обследований мы прошли, сколько выпили лекарств, сделали уколов, прежде чем Селеста впервые забеременела. Первенца мы потеряли. Однако два года спустя жизнь преподнесла нам подарок нежданно-негаданно. Единственное за все это время соитие оказалось судьбоносным. Я долго не мог приблизиться к жене, чье тело стало могилой младенца. Не смог овладеть и ее сестрой. В то раннее утро, пьяный от стыда и отчаяния, в гневе на собственное бессилие, в нелепой жажде отыграться я пришел к Селесте. О чудо! Сам не зная как, я наконец-то изверг долгожданное семя. Из него вырос наш сын, залог прекрасного будущего.

Мило, родной, ты принес нам утешение и прощение всех грехов. Наша жизнь коренным образом изменилась, когда ты вышел из утробы живой и невредимый. Я сразу взял тебя на руки, приложил к маминой груди. Я целовал тебя в мягкий животик, смеясь и обливаясь слезами. Я тебя искупал, спеленал, убаюкал, уложил в кроватку. Прикорнул рядом с мамой, и мы погрузились в безмятежный глубокий сон после стольких мучительных бессонных ночей…

Только лучшие воспоминания. Ты наше счастье, Мило! Всегда веселый, покладистый, кроткий. Хотя я постоянно заставлял тебя заниматься, вздохнуть не давал. Увеличивал нагрузку до невозможности, удваивал школьное задание. С раннего детства внушал, что образование – дело серьезное. Тебе не исполнилось и шести, а ты уже занимался английским, и распорядок дня у тебя был насыщеннее, чем у иного министра. Ни минуты праздности. Любой бы на твоем месте взбунтовался, а ты лишь иногда ворчал и все равно получал за малейшее возражение или жалобу. Я злился, выходил из себя. Как мне стыдно теперь, как стыдно, что набросился на тебя в то утро! Если бы ты знал!

Мы постоянно ссорились с Селестой, ей казалось, что я к тебе придираюсь.

Мы не сходились во взглядах на воспитание, потому что росли в очень разных условиях.

Ее с детства окружали благополучие и комфорт, до двенадцати лет она была единственным ребенком в весьма обеспеченной семье. Те, кто не знал нужды, уверены, будто и другим все дается легко и просто, будто большинство нищих сами виноваты в том, что бедствуют. Ведь у нас в стране – демократия, равные права для всех, бесплатное государственное среднее образование. Раз не преуспел, значит, ты бездельник или дурак.

Нет, Мило, все обстоит иначе. Я расскажу тебе, каково родиться в бедной семье вроде моей. У мамы нас было пятеро, и она растила детей одна, никто ей не помогал по хозяйству. Целый день, бывало, крутится, как проклятая, не присядет. Драит, чистит, моет, прибирает, стирает, гладит, сумки тяжеленные тащит, готовит. Всех одень, умой, накорми, за каждым присмотри, того поругай-накажи, этого пожалей-приласкай. Без отдыха и срока. А муж на фабрике надрывается в ужасных нечеловеческих условиях, чтобы прокормить всю эту ораву. Терпит унижения с утра до ночи, теряет здоровье, тратит все силы на чертову пижонскую обувку, которую ему самому и померить не дадут, – она стоит целое состояние…

Вот и представь: делаешь уроки на краешке кухонного стола, а кругом шум, крик, столпотворение. Кто-то ест, кто-то играет…… Малыши плачут, старшие дерутся, мама, устав, орет на всех подряд. И ничего, привыкаешь. Бьешься над какой-нибудь задачкой, всю ночь не спишь, и некому тебе помочь-объяснить. Родители университетов не кончали, у старших братьев и сестер своих дел по горло, а репетитора нанять не на что… Интернета тогда еще не было, а если бы и был, на компьютер тоже деньги нужны.

Из нужды невозможно выбиться, пока что-нибудь тебя не подтолкнет, не даст тебе пинка. Знаешь, Мило, что стало для меня пинком? Смерть отца. Мне тогда исполнилось десять лет. Все говорили, что он попросту спился. На самом деле его убил недостаток уважения, признания. Он ведь был порядочным, добросовестным, неглупым, даже способным. Ни у кого на конвейере не было такой выработки, уж поверь. А где благодарность? Стоило ему задержать оплату хоть на день, нам отключали воду и электричество. В банке не давали ссуду. Все считали его придурком только потому, что он неграмотный. Всю жизнь он спину гнул, на колени становился. Выпрашивал то, что причиталось ему по праву. Чувствовал себя виноватым безо всякой вины. Униженно благодарил за то, что его обирают, обманывают, используют.

Отец пил, это правда. Выпивка помогала ему выстоять, давала какую-никакую броню, защиту. Других помощников не нашлось. Психоаналитики с кушетками – не для простых тружеников. Как видишь, Мило, от отца в наследство мне достались только пьянство и гнев. Я тоже запил, когда ощутил, что не могу побороть беду, не могу от нее укрыться или сбежать. Нечем, негде, некуда. Запил, чтобы лучше понять отца, хоть он и давно умер. Тяжело было у него на сердце! А гнев переплавился в решимость, упорство. Дал мне силы стать совсем другим человеком – образованным, свободным.

Согласись, кое-чего я в жизни добился. Пришлось помучиться. Я без конца корпел над книгами, а в той среде, где я рос, зубрил и книгочеев не жаловали. Но я справился, я не сдался – и вот получил диплом, зарабатываю втрое больше, чем отец в лучшие годы. У меня есть жена и сын, мы живем в просторной, хорошо обставленной квартире. Нельзя представить, чтобы нам отключили воду и электричество. В банке всегда выдадут кредит в разумных пределах. Завидная жизнь, не правда ли? Особенно если сравнивать с той, прежней.

Однако и счастливой ее не назовешь. Твоя бабушка смотрит на меня свысока, постоянно напоминает, что я не такая уж важная птица. И, что обидней всего, родня не простила мне успеха. Никто не оценил моих усилий, хоть я с величайшим трудом поднялся по социальной лестнице… Впервые мы крупно поссорились с мамой сразу же после свадьбы, поскольку Жанна пренебрегла обычаем и не пожелала сидеть с ней за одним столом. Нужно было возмутиться, заступиться за мать, а я проявил слабость, уступил капризной теще. Из любви к Селесте, само собой. «Кто стремится к цели, на мелочи не разменивается». Поэтому мы, новобрачные, праздновали с надутыми высокомерными друзьями Жанны, а все мои томились и скучали, забытые, заброшенные, в стороне от общего веселья. Под милым предлогом: «Им будет уютней в своем кругу». Весь вечер гости снисходительно улыбались, обменивались колкими ядовитыми замечаниями о нелепых нарядах моих чересчур накрашенных сестер. Я буквально сгорал со стыда. Не за сестер, за себя. Как я мог, трус и подлец, позволить издеваться над ними? Ведь они заслуживали глубочайшего уважения. В результате ранним утром мои родные без предупреждения съехали из дешевого отеля и вернулись к себе домой. Не явились на праздничный обед вопреки приглашению. Достойный красноречивый ответ.