Арахно. В коконе смерти - Олег Овчинников Страница 16

Глава четвертая. Толик Голицын

«Счастье на тонких ножках.

…не монолитный, как в современных квартирах, а простой деревянный, в две доски. Зато широкий – хватало места и для бабушкиных „столетников" с „декабристами", и для кружевной салфетки с тяжелым нефритовым слоником, которого папа привез из Египта, и для целого автопарка из семи сверкающих моделек „по три пятьдесят".

Между неплотно пригнанными досками оставалась длинная черная щель толщиной в Димкин мизинец. В ней постоянно скапливалась всякая чепуха: опавшие листья комнатных цветов, скатанные в шарики фантики от сосучек, сломанные карандаши… Димка любил рисовать, сидя на подоконнике, спиной к прохладному стеклу. Конечно, когда поблизости не было нервных взрослых: все-таки третий этаж…

Деду Сереже не нравилась вытянутая прогалина посреди подоконника. Он считал ее „непорядком" и вел со щелью затяжную, с переменным успехом, войну. Каждую весну дед доставал с балкона пятилитровую банку с похожей на скисшие сливки краской, сетовал, что опять присохла, и большим портняжным ножом – полоской закаленной стали, заточенной с одной стороны и обмотанной изолентой с другой – срезал плотный верхний слой. Потом брал кисть и методично, ровным слоем, замазывал пространство между досками густой белой краской, которой еще неделю потом пахла вся квартира. Но все равно уже к осени – от влаги ли, от сухости – доски подоконника расходились по новой, краска крошилась, и щель проступала на прежнем месте. Чтобы уже через несколько дней забиться привычной чепухой.

Ее также можно было использовать как тайник. Когда по телевизору передали про отрытую капсулу с письмом, которое комсомольцы шестидесятых оставили в земле для тех, кто придет им на смену двадцать лет спустя, Димка немедленно загорелся идеей тоже отправить послание в будущее, но не каким-нибудь незнакомым потомкам, а самому себе. Взрослому. Он не был до конца уверен в том, что представляет собой капсула, но, вроде бы, это какая-то часть патрона, а патрон у Димки был, от автомата. Его подарил папа, когда вернулся из какой-то далекой африканской страны. Вернее, не патрон, а уже отстрелянную гильзу, но так было даже лучше. Гильзу не надо разбирать, чтобы засунуть в нее письмо. Коротенькое письмецо – такое, чтобы поместилось внутри, свернутое в трубочку.

„Вот ты и вырос большой, – написал Димка. – Наверное, уже закончил школу, – он подумал и добавил: – на одни пятерки!"

На этом первая сторона листа закончилась, и Димка перевернул на вторую. И понял, что понятия не имеет, о чем бы написать еще. О чем-то таком, что не перестанет интересовать его и через два десятилетия. О рисунках? Взрослому Дмитрию Анатольевичу наверняка будет не до них. О коллекции машинок? Тоже не то. Скорее всего к тому времени у него останется одна-единственная машина, зато она будет в 43 раза больше любой из нынешних моделек. Тогда о чем? Острые листья столетника щекотали голое колено и мешали собраться с мыслями.

„Вспоминай обо мне хоть иногда, – в конце концов написал Димка и добавил: – Ну все, пока, а то место конч", с сожалением отметив, что свободного места оказалось даже меньше, чем он предполагал.

Однако переписывать послание он поленился. Вложил свернутую записку в гильзу, сплющил пассатижами ее острые края – чтобы за двадцать лет бумага не пострадала от сырости – и начал было протискивать капсулу в щель, как вдруг обнаружил, что местечко, идеально подходящее для тайника, уже занято.

В нем сидел паук. Восемь длинных лапок-волосков и круглая серая голова, сверху равномерно покрытая какими-то вмятинками, как подушечка одуванчика, с которого сдули все „парашутики". Две передних лапки паука торчали наружу и ощупывали пространство перед собой наподобие кошачьих усов. В крошечных, меньше острия иглы, черных глазках Димка умудрился разглядеть недовольство. „Должно быть, я кажусь ему злобным великаном, – подумал он.-А щель в подоконнике он принимает за полнопрофильный окоп". О разных способах окапывания ему рассказывал отец.

– Ну хорошо же… – За девять лет общения с взрослыми Димка уяснил, что именно такое начало фразы, как правило, не предвещает ничего хорошего. Он наклонился над подоконником так низко, как будто предлагал пауку взобраться к себе на нос, и спросил: – Так значит, вызываешь меня на бой, ничтожная серая букашка? Ладно, я принимаю вызов. – Он подул на паучка и, когда тот сложил лапки вдвое и скорчился на дне щели, рассмеялся: – Ага, трепещешь!

Однако крошечный сухопутный осьминог оказался неожиданно прытким и маневренным. Когда три минуты спустя в комнату вошла баба Настя, Димка все еще гонял паука из одного конца окопа в другой, помогая себе пассатижами и заточенным с двух сторон сине-красным карандашом, но выманить из укрытия пока не смог.

– Митенька! – всплеснула руками бабушка. – Ты что же это делаешь, маленький?

– Паука ловлю, – доложил Димка, вытягиваясь по стойке „смирно".

– Зачем же?

Димка растерялся. Что значит зачем? А кто на пару с дедушкой по ночам врывался в кухню с тапками наперевес? Или паук чем-то лучше таракана?

Последний вопрос он повторил еще раз, вслух.

– Конечно, лучше. Разве ты не знаешь, что пауки приносят в дом счастье?

– Они? – Димка с удивлением уставился на паучка, который, почувствовав, что угроза миновала, выбрался из щели.

„Много ли счастья принесешь на таких тоненьких лапках?" – усомнился мальчик. Однако до сих пор у него вроде бы не было оснований не доверять бабушке. Подумав еще, он решил, что счастье, вообще-то, и не должно быть тяжелым. Так что, пожалуй, и этой крохе оно придется по силам.

– А если дать ему конфету, он возьмет? – спросил Димка.

– Разве что маленький кусочек, – рассмеялась бабушка, и Димка поразился, до чего же морщинки на ее лице похожи на тоненькие ниточки паутины.

– Баб Насть, – почувствовав, что сегодня у него получится особенно хорошо, сказал он, – можно я тебя нарисую?

– Ну… попробуй, – улыбнулась польщенная бабушка, и он моментально сгонял на кухню за трехногой табуреткой.

„Жалко, что я уже запечатал капсулу, – думал Димка, увлеченно водя по бумаге поочередно то синим, то красным концом карандаша. – Надо было положить туда бабушкин портрет. Через двадцать лет ей было бы приятно посмотреть на себя, еще совсем не старую…"

Гнездышко для хранителя семейного счастья соорудили из скорлупы грецкого ореха. От поделенной по-братски конфеты паук отказался, но Димка насыпал перед ним целую горку из хлебных крошек, очищенных семечек, зернышек пшена, налил воды в блестящую обертку от шоколадной медальки, зачем-то притащил травы с улицы – и понадеялся, что хоть что-нибудь из предложенного меню придется ему по вкусу.

Кажется, ему понравилось. По крайней мере спастись бегством паук больше не пытался.

– Смотри, никуда не уходи, – шепнул Димка в скорлупку, прежде чем отправиться спать. – И еще это… Ешь побольше. Тренируй лапки…»

(А. Голицын,