Тревожная осень - Андрей Дымов Страница 16

И вот они у профессора, точнее говоря, не у одного – в кабинете сидели целых два доктора наук.

– Ну-с, – сказал первый, – что вас ко мне привело, батенька?

– Привела меня к вам эта справка, – Андрей Семенович протянул доктору листок.

Ему очень хотелось в ответ на «батеньку» назвать профессора «маменькой», но он сдержался.

– Так, – сказал профессор, прочитав справку, – можно и операцию сделать. Хотите, я сам ее вам сделаю?

– Можно или нужно? – мгновенно отреагировал Андрей Семенович.

– Понимаете, все зависит от вас, – неопределенно протянул профессор.

– К сожалению, не от меня, – Андрей Семенович снова встрепенулся, – тут не я начальник, а вы. Вы врач. А меня партия и родина учили не на врача, а на инженера. Так что, как вы скажете, так я и должен делать.

– Эту хворь можно лечить и уколами, и таблетками.

– А как лучше? – Андрей Семенович едва сдерживался, чтобы не сорваться на крик.

И опять ответ прозвучал неопределенно:

– Это зависит от многих факторов.

В этот момент открылась дверь, в кабинет вошла женщина в белом халате и протянула профессору прозрачный полиэтиленовый пакет, заполненный, по всей вероятности, разными хирургическими инструментами. Во всяком случае, несколько скальпелей Андрей Семенович видел точно. Профессор бережно поместил инструменты в пустой мятый пакет с логотипом магазина «Пятерочка», на котором на букве «о» были отчетливо видны следы томатной пасты. Все это он положил в дипломат. Заметив недоумевающий и даже негодующий взгляд Андрея Семеновича, будто оправдываясь, сказал:

– Пригласили делать операцию в другой больнице, а я всегда оперирую своим инструментом. Он стерилизованный, но, когда приеду, его там еще раз простерилизуют.

Может, то, о чем говорил профессор, и было обычной практикой, но от мысли, что живого человека будут резать скальпелем, принесенным в грязном пакете из «Пятерочки», Андрею Семеновичу стало не по себе. Он решил задать последний вопрос и попрощаться с этим человеком. У него возникло ощущение, что содержание кислорода в воздухе, заполнявшем кабинет, катастрофически падает.

– Профессор, не знаете ли вы, где эту операцию можно сделать за рубежом?

– Через две недели я еду на конгресс в Малайзию. Там увижу коллег, переговорю с ними и спустя примерно месяц сообщу вам через Марину.

– А мне целый месяц гулять с этой заразой в теле? – вероятно, излишне резко спросил Андрей Семенович.

– Это неопасно, спешки нет, – заявил профессор, и под его настойчивым взглядом нечто подобное, но очень неубедительно стал говорить второй доктор медицинских наук. – Да, кроме того, я сейчас выпишу вам лекарство, зилодекс называется. Принимайте его и спите спокойно до моего приезда.

Андрей Семенович хотел съязвить что-то вроде «спать-то спать, да не заснуть бы навеки с этим лекарством», но вместо этого покорно достал бумажник и спросил:

– Сколько я вам должен, доктор?

– Ну, в общем-то, я для вас ничего не сделал…

Андрей Семенович молча вытащил тысячерублевую купюру и положил ее на дипломат со стерилизованным инструментом, покоившийся на пустом столе. Банкнота проворно перекочевала в профессорский брючный карман, после чего Дымов встал, поблагодарил докторов и обратился к Марине:

– Пойдем, а то морочим головы занятым людям.

Марина все поняла.

– Ладно, Андрей Семенович, давайте стекла и учтите, что из ста возможных путей к истине у вас осталось девяносто девять. Я полетела, а вы уж меня извините. Просто мне обоих рекомендовали как…

– Перестань, – неожиданно смягчился Дымов, – даже при Сталине сын за отца не отвечал, а тем паче ты за профессора. Все, разъехались, а то у меня через полчаса совещание. Будем на связи.

Он чмокнул Марину в щечку и побежал к машине.

Едва он вошел в приемную, секретарь сообщила:

– Андрей Семенович, вам звонила Александра Алексеевна по какому-то очень важному делу. Кроме того, через две минуты у вас начинается совещание.

– Склероза у меня еще нет, а часы есть, – в необычной для себя грубоватой манере ответил Дымов. – Соедини меня с Александрой Алексеевной и никого ко мне не впускай. Совещание начнется через 5 – 10 минут.

Александра Алексеевна, как дела? – спросил он, услышав в трубке ее голос.

– Все в порядке, Андрей Семенович. Мне прислали факс из Израиля. Сбросить его секретарю?

– Ни в коем случае, – он чуть не выпал из кресла. – Только этой информации секретарю не хватало. Вернее, не хватало, чтобы она оказалась у нее. Я сейчас пришлю к вам Ванечку. Запечатайте конверт и передайте, пожалуйста, ему. Да, кстати, Александра Алексеевна, хочу сказать, что все ваши головные боли, связанные со мной, будут обильно компенсированы анальгетиками.

Этими словами Дымов давал понять, что все заботы о нем будут оплачены.

– Ладно вам, Андрей Семенович. Лечитесь лучше, – так просто, словно речь шла о лечении тонзиллита, сказала Александра Алексеевна. – Кстати, человек, приславший факс, завтра вам позвонит, чтобы обсудить варианты, как с Израилем, так и с Германией. Ну пока. Всего наилучшего.

Дымов снял трубку прямой связи с секретарем:

– Людмила, отправь Ванечку к Александре Алексеевне. У нее для меня есть письмо. И созывай народ на совещание.

«Пошел процесс, пошел, – он чуть не хлопнул в ладоши от удовольствия. – Все-таки командовать парадом буду я! Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить».

За два часа, пока шло совещание, он ни разу не вспомнил о своей хвори.

«Почему?» – подумал Андрей Семенович, осознавший этот факт только после того, как сотрудники встали и начали покидать кабинет.

Он посидел несколько секунд, закрыв глаза, и вся его жизнь, начиная с детства, пронеслась перед ним. Чуть покачиваясь в кресле, как в поезде, он пролетал сквозь полустанки прожитых лет.

Если Лев Толстой помнил себя с крестин, то Андрей Семенович, оглядываясь назад, все первые годы своей жизни до школы видел будто в тумане. Хотя нет, не все. Он отчетливо помнил: когда ему исполнилось три года, отец привез подарок – трехколесный велосипед. Сопровождаемый родителями, он сразу поехал кататься. Папа с мамой говорили о чем-то важном и вспомнили о сыне, лишь отойдя от дома километра на три. Оба всполошились, и отец захотел взять его на руки, но маленький Андрюша категорически отказался и продолжал крутить педали уже ничего не чувствующими, одеревеневшими ногами. Когда они наконец добрались до дома, Андрюша почувствовал привкус крови во рту: он так сжал зубы, что прикусил губу. С тех пор в его лексикон вошло выражение «на зубах». Оно буквально было родом из детства и означало нечто весьма трудное.

И еще один эпизод из дошкольной поры стоял у него перед глазами. 5 марта 1953 года. Андрюша с матерью идут по Кировскому проспекту. Только что объявили о смерти Сталина. Из всех громкоговорителей доносится траурная музыка, кругом флаги с черной окантовкой, многие плачут. Услышав разговор двух женщин о том, что Сталина убили, он выхватывает игрушечный пистолет и начинает стрелять, желая поразить насмерть врагов, поднявших руку на вождя. Испуганная мать пытается утащить его поскорее с людских глаз, а он вырывается и рвется отомстить неизвестно кому.