Дорогами Чингисхана - Тим Северин Страница 16

К своим лошадям пастухи не выказывали ни жестокости, ни особой привязанности. Животные воспринимались как рабочие инструменты, которые следует сохранять в надлежащем порядке, ведь иначе жизнь скотовода невозможна. У аратов не было автомобилей, а учитывая громадные расстояния, они почти всецело зависели от здоровых и надежных лошадей, пригодных как под седло, так и для работы. Монголы, если могли проехать верхом, пешком не ходили, даже и двадцати шагов, и лошадь всегда была оседлана и готова выехать за пределы гыра. Естественно, заводных лошадей требуется немало, и каждый мог взять столько запасных лошадей, что за редкими исключениями они не видят нужды давать клички своим животным. Но это вовсе не значит, что они неспособны отличить одну лошадь от другой. У многих пастухов есть видавшие виды бинокли или маленькие подзорные трубы, и когда они видят вдалеке табун или группу пасущихся лошадей, то достают из-за отворота дээла оптические инструменты; на расстоянии пяти-шести миль пастухи способны различить всех лошадей в табуне по масти, статям и движениям. Они очень хорошо знают своих лошадей, так как сами растят их, буквально на руки принимая крошечными жеребятами и поднося к матери в первые недели их жизни. Когда дело касается ухода за больной лошадью, монголы редко прибегают к лекарствам и методам современной ветеринарии, но полагаются на освященные веками средства излечения. Если у лошади разовьется гнойник на копыте, они погружают поврежденную ногу в горячую золу лагерного костра. Потертости на спине смазывают простым раствором из соли и воды.

Кровопускание служит панацеей. Под конец нашего первого дневного перехода Дампилдорж решил, что большая часть лошадей после долгой зимы и недоедания находится в плохом состоянии и им нужно пустить кровь. Вместе с тремя другими пастухами он подкрался к животным, которых раньше, стреножив, отпустили пастись. Дело было ужасным. Каждой пойманной лошади вновь зажали верхнюю губу в петлю. Но на этот раз вторую петлю из сыромятной кожи надели на нижнюю челюсть, оттянув ее вниз, чтобы широко раскрыть рот животного. Дампилдорж достал небольшой перочинный нож и обмотал клинок куском тряпки, оставив сантиметр металлического острия. Глядя в лошадиный рот, он тщательно выбирал место для кровопускания и затем решительным резким движением тыкал ножом в десну позади верхних зубов. Кровь сочилась тоненькой струйкой, заполняя лошадиный рот, и начинала капать наземь. Животное будто бы не чувствовало боли и пускало кровавые слюни и слизывало кровь. Кровь должна была течь, пока сама не остановится, так что, пока этого не происходило, рот удерживали открытым либо с помощью кожаных ремней, либо в рот лошади засовывали толстую палку, наподобие грубого деревянного роторасширителя.

Проехав верхом около пяти часов, мы прибыли к лагерю, разбитому в вымоине, там из-под снега на склоне холма вытекал маленький ручеек, обеспечивая водой лошадей и всадников. Специально за лошадями не ухаживали, разве только на скорую руку почистили, снимая засохший пот скребницей — тонким деревянным скребком, похожим на лопаточку крупье. Животных, стреножив, просто отпустили пастись. Если о какой-то лошади знали, что она может далеко забрести, ее стреноживали первой и голова к голове привязывали к другой лошади, чтобы та послужила ей обузой. Сообразительность маленьких монгольских лошадок феноменальна. Даже если их крепко связать попарно, одна лошадь могла опуститься на землю и перекатиться, затем снова встать на ноги, нисколько не стесняя при этом своей товарки. Еще они, пощипывая траву, могли передвигаться прыжками бок о бок, подобно участникам состязаний по бегу в парах, которым одну ногу привязывали к ноге товарища. Ни разу я не видел, чтобы пастухи давали своим животным сена или зерна или подкармливали как-то иначе. Даже если трава на пастбищах высохла или замерзла, считалось, что лошади должны сами искать себе пропитания, и найденного им хватит, чтобы покормиться ранним утром и в конце дневного перехода, и что животные отдыхают достаточно, чтобы на следующий день они могли бежать восемь часов.

Байяр устанавливал походную печку — металлический куб из листового железа, который можно было складывать и перевозить в сумке на вьючном пони. Оснащенное трехколенной жестяной трубой, это хитроумное устройство было в высшей степени эффективным. В нее закладывали топливо и разжигали. В отверстие в верхней части плиты устанавливался большой котел воды, и через десять минут он бойко закипал. Байяр заваривал чай, первую трапезу за день. По качеству тот чай, который он доставал из полотняного мешочка, наподобие большого кисета, был наихудшим из всех возможных. Это был плиточный чай, импортируемый из Китая по самой низкой цене. Зная презрение, с которым китайцы относились к монголам, по-прежнему глядя на них как на неотесанных варваров из-за Великой стены, неудивительно, что они отправляют в Монголию такую дрянь, либо же неимущие монголы не в состоянии позволить себе что-то получше. Плитки чая, которые получают монголы, спрессованы из чайных веточек, пыли и сметенного с пола фабрики мусора, и настоящего чайного листа в них мало. По текстуре и цвету кирпичный чай походил на комок высушенного торфа, так что необходимое количество чая для заварки приходилось отбивать молотком.

Ко всему этому пастухи-монголы относились с полным безразличием. Их не волновало, что кухня у них — одна из самых рудиментарных в мире, и этот факт вызывал горестные стенания еще со времен самых первых европейских путешественников, попадавших в Монгольскую империю. «Хлеба у них нет, равно как зелени и овощей и ничего другого, кроме мяса; да и его они едят так мало, что другие народы с трудом могут жить на это», — жаловался Карпини, который, как член монашеского братства, наверняка был привычен к простой пище и периодическим постам, но именно он заявлял, что пища монголов в той же степени скудна, что и антисанитарна.

Скатертей и салфеток у них нет… Они очень грязнят себе руки жиром от мяса, а когда поедят, то вытирают их о свои сапоги, или траву, или о что-нибудь подобное… Посуды они не моют, а если иногда и моют мясной похлебкой, то снова с мясом выливают в горшок. Также если они очищают горшки, или ложки, или другие сосуды, для этого назначенные, то моют точно так же.

Пржевальский с той же едкой критикой обрушивался на монголов за то, как они делают чай.

Приготовление его производится отвратительнейшим образом. Начать с того, что посуда, в которой варится подобный нектар, никогда не чистится и только изредка вытирается внутри сухим аргалом, т. е. лошадиным или коровьим пометом. Вода употребляется обыкновенно соленая, а если таковой нет, то в кипяток нарочно прибавляется соль или сырой курдючный жир. Затем крошится ножом или толчется в ступе кирпичный чай, и горсть его бросается в кипящую воду, куда прибавляется также несколько чашек молока. Для того чтобы размягчить твердый, как камень, кирпич чаю, его предварительно кладут на несколько минут в горящий аргал, что, конечно, придает еще больше аромата и вкуса всему напитку. На первый раз угощенье готово. Но в таком виде оно служит только для питья, вроде нашего шоколада, или кофе, или прохладительных напитков. Для более же существенной еды монгол сыплет в свою чашку с чаем сухое жареное просо и, наконец, в довершение всей прелести, кладет туда масло или сырой курдючный жир. Теперь можно себе вообразить, какую отвратительную мерзость представляет подобное яство, какое монголы потребляют в неимоверном количестве!