101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон Страница 17

— Джизус Крайст! Хлин! У тебя вообще чувства есть?! Ты когда-нибудь слышал о чувствах? Или, может, видел их в кино?!

— Не надо говорить «Джизус Крайст».

— Это еще почему?

— Это «Джизус Крайст» меня бесит. Мы же не американцы.

— Ладно, Господи Исусе.

— Ну, ты можешь, например, говорить: «Халлдоре Кильяне!» Я вот пытаюсь ввести такую моду. И это еще не все возможности. Можно, например, говорить: «Святый Халлдоре Кильяне», или просто «Кильяне», или «Халлдор Лакснесс». «Святый Кильяне» — тоже неплохо или еще «Лакснесс в натуре…»

— Ах, Хлин. Вечно ты выпендриваешься. Не увиливай. Я говорила о чувствах.

— Чувства, да.

— Да, чувства.

— Feelings.

— Хлин! Что я для тебя значу? Как ты меня видишь? Смотри на меня, Хлин. Что я для тебя?

— Ты. Ю. Ты — красивая девушка.

— И все?

— А ты хотела что-то еще?

— «Красивая девушка»… Красивых девушек на свете полно.

— Не скажи. Девушки бывают милые, пригожие, крутые, шикарные, некислые, отпадные, балдежные, сносные, терпимые, конкретные, нормальные… Телки, штучки, «пони», девахи, чувихи, бабенции…

— Хлин, ну прекрати, плиз!..

— Постой. Дай закончить. А еще есть дамы постарше. «Лучшие образцы», «Greatest hits», коровы, рахиты, чиновницы, фанатки джипов, а еще лотерейщицы, ну, которые участвуют в розыгрыше каждую ночь, а главный приз им никогда не достается. А еще есть переквалифицированные лесбиянки. А красивая девушка…

— Как ты вообще живешь?!

— Сижу на пособии по инвалидности.

— Ну, так я и знача, что что-то в тебе не то…

— На семьдесят пять процентов нетрудоспособный.

— Ты ничего не воспринимаешь всерьез!

Ну начинается… Я пытаюсь дышать по-серьезному. Дышать так, как будто это не шутка, и выдыхать через нос. Выдох выходит чересчур драматический. Не слишком убедительно. Я пытаюсь исправить положение. Пытаюсь смотреть на нее. Напрягаю все силы, чтобы посмотреть на Хофи так, чтоб стало ясно, что я не шучу. Но потом я поднимаю глаза, и закрытый рот сам собой растягивается. Не знаю, можно ли это назвать улыбкой.

— У тебя сигареты есть?

— Ты что, начала курить?

— Ну, есть сигареты?

— Да.

Лезу в карман за пачкой. «Принц». Подношу ей зажигалку. Профиль. Хофи. Из нее валит дым. Нос. Прямой нос достался ей прямо от Пауля Нильссона. Он постарался на славу. И этот камешек. Мне вдруг показалось, что камешек — это вентиль от шланга. Если бы я его чуть-чуть открутил, из Хофи вышел бы весь воздух, давление внутри нее понизилось бы: в щеках, в грудях, она бы превратилась в зауряднейшую девчонку, лаборанточку, студенточку. Ненакрашенная правильная гражданка на Лёйгавег. Помню, как я встретил ее в банке. Я ее с трудом узнал. Если бы Хофи не красила губы, я бы не стал с ней спать. «Красивая девушка». А что такое красота? Чтоб она что-то собой представляла, надо пройтись по ней кистью. Что она? Просто пшик. Едва закапают слезы — все испорчено. Пудра намокает. Браки — с сопутствующими детьми и внуками, целые семьи и вся эта связанная с ними дребедень, все эти джипы и горнолыжное снаряжение, садовые бассейны и джакузи, снегомобили, крестильные рубахи и баснословно богатые похороны, — все это зиждется на каких-то двух-трех граммах пудры и помады и бледных-бледных тенях для век. Господи, черт возьми! Далекий бог на пятидесяти каналах, дай мне хоть одно ненакрашенное родимое пятнышко красоты! Я пьян. На семьдесят пять процентов нетрудоспособный. Ведь я так сказал? На кровати какая-то кожаная шляпа от «Росайльманди». Гнездовье гомиков. Я опираюсь на локоть. Шум вечеринки и вой ветра в щелях окон. Хофи стряхивает пепел в стакан на ночном столике. Дрожащий свет уличных фонарей, как и тогда. Мы молчим. Это такое гетеросексуальное молчание. Два пола, между которыми нет ничего общего, кроме какой-то древней традиции, которая предписывает им быть вместе. Два пола, между которыми нет ничего общего, кроме причины их появления на свет. Вилка и розетка, которые должны сойтись, чтоб свет зажегся. Но мы живем в беспроволочную эпоху. А это — так устарело. Джизус Крайст! Может, начать цитировать Библию? Может, поискать ответ в ней? Может, это разговор там записан? «Ты ничего не воспринимаешь всерьез». Господи, какой же ответ я давал на этот вопрос? Меня вдруг охватывает непреодолимое желание воспользоваться дистанционкой. Щупаю ее во внутреннем кармане. Шарю глазами вокруг и опять останавливаюсь на шляпе; лучше уж смотреть на нее, чем на что-нибудь другое. Everything but the girl [73]. Да. В шляпе дремлет мысль: гомикам, наверно, легче, по крайней мере, там оба партнера одного пола. Оба говорят на одном языке. Между ними не стоит никакой косметики. Хофи тушит сигарету. Если б она не красила губы…

— Почему ты со мной спал?

Спок.

Хофи поворачивается ко мне, а я лежу, опираясь на локоть, со шляпой Рози на голове и, по-видимому, выгляжу крайне необычно. Я наклоняю голову и роняю шляпу, гляжу на потолок. Под ним летают жирные рисованные ангелы с очень большими причиндалами. Ну, ребята, вы и даете! Как в капелле в соборе Святого Петра. Микеланджело был гомиком. Да. Может, все это записано в Библии? Снова смотрю на Хофи.

— Почему ты со мной спал?

Это такой вопрос, который задают политикам, когда они… У меня больше нет времени.

— Да. Ты почему спал со мной?

— То есть в первый раз?

— Ну, хотя бы так.

— Просто. Захотелось.

— А почему тебе это захотелось?

— Потому что была возможность.

— Вот именно: была возможность. Потому что я тогда вышла и спросила, не хочешь ли ты ко мне домой попить чаю. Ты со мной не разговаривал. Притворялся, что не знаешь меня, когда мы встречались при всех… Хлин! Ты просто чмо! Просто ужас, какое чмо! Отстойный тип… Это просто кошмар какой-то… Я прямо не пойму, как… Ты действительно спал со мной просто потому, что тебе так захотелось, или как?

— Ну…

— Давай, отвечай! Отвечай на мой вопрос! Почему ты пошел ко мне домой, когда я тебя спросила?

— Чтобы избежать наезда.

Хофи с трудом проглатывает это и дважды говорит «да». Эти «да» злые и красные. Если бы в ее семье было принято распускать руки, она бы меня ударила. По-моему, сейчас надо сохранять спокойствие и не напрягаться из-за того, что наше совместное спанье накрывается медным тазом.

— А-а, вот вы где! Что-то, ребятки, у вас тут как-то напряжно, — говорит Гюлли и входит в комнату, золотоволосый, как топорный ангел. — Я не помешаю? — Он стоит над нами, руки на бедрах. — На вас, ребятки, просто смотреть страшно. Сердца перестали биться в унисон.