На все четыре стороны - Адриан Антони Гилл Страница 17

ВОСТОК Один день в яслях

Вифлеем, декабрь 1999 года

Нас встретили не слишком любезно. Все началось с жесткого допроса в моссадовском духе, учиненного нам парочкой двенадцатилетних девиц-иммигранток в аэропорту Бен-Гуриона. Почти всякий представитель власти низшего звена в Израиле оказывается невероятно молодой женщиной с лицом и фигурой из «Песни песней» и манерами, недвусмысленно говорящими о том, что подлым филистимлянам не стоит засыпать в ее присутствии, если они не хотят, чтобы им проткнули голову колышком от палатки. «Так почему вам не нужен израильский штамп в паспорте?» Да нет, лично я был бы счастлив его иметь, но во многих других странах этого не оценят. «Значит, вы журналист?» К сожалению. «С кем собираетесь разговаривать?» Боже святый.

Потом в гостинице не нашлось места. Зато с юмором у этих израильтян все в порядке. У вас что, совсем нет номеров? «Совсем. Мы не получили от вас подтверждения, и вообще – знаете, какой сейчас сезон?» Только не говорите, что у вас перепись. Это прекрасное начало для рассказа о Вифлееме, о подлинном истоке и сердце миллениума. Забудьте о соборах, аттракционах и отпуске в пятизвездочном тропическом отеле с видом на восход прямо из бассейна и поезжайте в Вифлеем, которому все это обязано своим появлением на свет. Останься он обыкновенным пастушьим оазисом посреди пустыни, и первого января нам пришлось бы отмечать разве что сбой во Всемирной компьютерной сети. Я прибыл сюда, дабы провести один день в лоне Господа. Воскресный день – божий. Наконец мне удается раздобыть номер в Hyatt. «Простите, но вы сможете занять его только в семь тридцать. Что поделаешь – суббота». Ну да, конечно, – день божьего папаши. По большей части Hyatt населен жертвами групповых экскурсионных туров, и атмосфера в нем тосклива до чрезвычайности. Здесь кишмя кишат баптисты с американского юга в набитых деньгами поясах и бейсбольных шапках с нравоучительными сентенциями. За завтраком я слышу, как стриженый пенсионер в полном христианском боевом облачении интересуется: «Тут что, одни евреи живут?» Кто бы мог подумать.

На свете не найти уголка, на который возлагалось бы больше ослепительных надежд, чем на Святую землю. В этом тигле выплавились две величайшие истории из всех, что были когда-либо поведаны людям: Библия и повесть о долгом возвращении на родину еврейской диаспоры. По части крови и слез, веры и вдохновения у этого края нет достойных конкурентов. Естественно, что я не только хотел, но и рассчитывал увидеть здесь зримые проявления духовных начал: шпили и колокольни, золоченые купола и римские колонны в сочетании с мудростью довоенного еврейского быта, то бишь скрипичной музыкой, струящейся из окон верхних этажей, шахматными кафе, коврами и бриллиантами – словом, всей этой пыльной, бархатно-винной сентиментальной роскошью. Я ждал поднятых в приветствии ладоней, философии, сырных пирогов, куриного супа и Барбры Стрейзанд. Но их здесь нет. Абсолютно. Ничего похожего. И глупо было воображать, будто меня ждет что-то подобное.

Израиль – молодая ближневосточная страна, наспех построенная полвека назад на зыбкой почве конфликта. Это малоэтажки из шлакобетона с известняковой облицовкой. Это пыль и мусор. Неоновая какофония, издерганные нервы и самоубийственная езда в окружении колючей проволоки, сторожевых вышек и бетонных пропускных пунктов. Местные строители явно предпочитают импровизацию в стиле тяп-ляп. Израиль – нескончаемая стройка, где архитектурные проекты составляются уже после закладки фундамента. Да еще масштаб. Конечно, нехорошо пенять на размеры, но Израиль очень мал, а если судить по Библии, должен быть огромен – вспомните только все эти скитания и блуждания в древнюю эпоху. Сорок дней в пустыне? За этот срок можно обойти всю страну вдоль и поперек.

В воскресенье спозаранку я отправился в Вифлеем, по сути, пригород Иерусалима. «Не хотите сначала заехать на Масличную гору?» – спрашивает мой шофер-палестинец, который получил разрешение крутить баранку от британцев. Восход на Масличной горе – это, должно быть, чудесно! Оказалось, не очень. Масличная гора – всего лишь автостоянка. Точнее, стоянка автобусов плюс транспортная развязка. Причем еще не законченная – ее окаймляют горы щебня и макраме из торчащей дыбом стальной арматуры. Грузовики и бульдозеры уже поднимают клубы пыли. Араб, ранняя пташка, сидит у строительного вагончика в ожидании потока любителей-фотографов. Рядом скучает ишак. Внизу, в жидкой утренней дымке, лежит невзрачный Иерусалим. Только золотой «Купол скалы» сияет в рассветных лучах, выделяясь на фоне серого города, всползающего на редкие серые холмы. Эта мечеть – третье по значению священное место ислама, и после Шестидневной войны ее едва не отправили в царствие небесное разъяренные израильские минеры. Где-то на склоне под нами, на ступенчатом кладбище, ожидает судного дня Роберт Максвелл [17]. Двух минут на площади более чем достаточно. Гефсиманский сад тут же, за углом. Он тоже крошечный – жалкий скверик с узловатыми оливами и муниципальным кустарником, располагающий к возвышенному созерцанию примерно в той же мере, что детская площадка у придорожного ресторана.

Чтобы попасть в Вифлеем, нужно миновать израильский охранный заслон, где нервные, угрюмые, чисто выбритые молодые израильтяне в зеленой униформе курят сигареты и баюкают комбинированные винтовки, стреляющие резиновыми пулями. Через несколько ярдов – еще один пропускной пункт. Здесь нас встречают усатые молодые люди в черной форме. Они тоже курят, но вооружены калашниковыми; это уже палестинцы. На плечах у них нашивки с надписью «Tourist Police». Понимайте как хотите – то ли туристская полиция, то ли полицейские-туристы.

Вифлеем – арабский городок, образчик пестрых сегрегированных гетто протопалестинского государства. Я выхожу на Ясельную площадь в центре города. Сейчас Вифлеем дождался своего часа, и он это знает. Такой шанс выпадает лишь раз в тысячу лет, и здешние жители намерены использовать его на полную катушку. Вокруг царит строительный хаос – все лихорадочно готовятся к вожделенному наплыву туристов, запланированному на миллениум. Ведется строительство многоэтажной автостоянки и автовокзала, а также Центра арабского культурного наследия. Улицы мостят заново. Сувенирные лавки и закусочные, торгующие фалафелью, драпируют новыми занавесями. Вывески поясняют, что вся эта бурная деятельность финансируется норвежцами и шведами, японцами и Европейским союзом. Палестина – странное государство, существующее исключительно на средства филантропов из-за рубежа. Как и Израиль, собственно говоря.

«О град Вифлеем, как прекрасен ты» – гремит под звон кувалд и скрежет рычагов. Никогда больше не смогу петь рождественские песни без горьковатого привкуса иронии и цементной пыли. Церковь Рождества, стоящая в точности на том месте, где родился Спаситель, – самая древняя цель паломничества во всем христианском мире. Первым ее инвестором была матушка императора Константина: она приехала сюда и построила часовню, вокруг которой позднее возвели вторую церковь, побольше. Хотя почти все культовые постройки в этих краях пострадали в бурях религиозных конфликтов, вифлеемские, как это ни удивительно, остались практически нетронутыми. И все же церковь Рождества не назовешь красивой – это бесформенная громада с наобум прилепленными к ней пристройками и тремя слабо подсвеченными крестами наверху. Дверь смахивает на раздаточное окошко в столовой: чтобы пройти в нее, надо согнуться в три погибели. Как они рассчитывают пропустить туда и обратно миллион пилигримов – тайна. Впрочем, здесь все овеяно тайной. Попав внутрь, я был глубоко разочарован величием и возвышенностью этого места, напоминающего старый амбар с толстыми столбами, грубым кафелем и по-восточному сумрачными, скорбно взирающими на меня с обтрепанных аллигаторовых шкур образами изможденных святых, халтурой безвестных богомазов-поденщиков. Впереди блестел чеканным серебром пышно разукрашенный иконостас; сотни электрических и масляных лампад вроде тех, какие часто видишь в шашлычных, освещали парадоксальную путаницу веревок и проводов.