Но и я - Дельфина де Виган Страница 17

21

Я ждала Но после занятий, искала ее глазами, выйдя из лицея, едва плелась к метро, чтобы растянуть время, выискивала ее тонкую фигурку, неровную походку. Я все еще верила ей.

Сегодня вечером она пришла. Как обещала. Выглядела она окоченевшей. Ей пришлось покинуть приют, где она ночевала последнее время, но ей дали другой адрес, а там — очередь, нужно ждать, когда освободится место. Она ночует у своего приятеля на улице Шарантон, он разрешил ей остаться на некоторое время, но рядом с его палаткой устроились другие бездомные, потому что угол уж очень удобный, и начались всякие дрязги — те слушают радио даже глубокой ночью и норовят ее трахнуть. Она рассказывает это все одним махом, говорит «трахнуть», как если бы я была взрослой, и я горжусь, что она не принимает меня за сопливую девчонку, к тому же я прекрасно знаю, что значит это слово и в чем состоит разница между ним и другими словами, обозначающими то же самое. Я знаю, как важны слова и их оттенки.

Я не могу привести Но домой в таком состоянии. Нужно сначала ее вымыть и найти нормальную одежду. В это время дня мама всегда дома, и Но должна выглядеть как минимум прилично. Я уверена, что это важно, даже если родители согласились принять ее, первое впечатление может все испортить. Все происходит очень быстро. Несмотря на то что, как правило, я не умею действовать быстро — образы и слова обычно заполняют мою голову и парализуют волю, — в этот раз необходимо, чтобы все двигалось в одном направлении, не сталкиваясь и не путаясь в противоречиях, нужно делать шаг за шагом, передвигать сначала одну ногу, потом другую, не задаваясь вопросом, с какой лучше пойти, с правой или с левой. (Однажды мадам Кортанз объяснила отцу, что сверходаренные дети обладают огромными способностями к познанию, построению концепций, анализу, но самые простые вещи могут поставить их в тупик. Тогда мне это показалось чем-то вроде врожденной болезни, порока, который я никогда не смогу преодолеть.)

Я прошу Но подождать меня и никуда не уходить, кажется, в первый раз я говорю с ней таким властным тоном. У нее больше нет сил сопротивляться, отказываться, убегать. Я перехожу улицу и буквально хватаю за руку Лукаса — в других обстоятельствах я никогда бы этого не сделала, но сейчас мне все равно, он как-то сказал, что живет практически один в пятикомнатной квартире. Его отец уехал в Бразилию, присылает оттуда деньги. А мать редко ночует дома, общается с ним через записки на желтых листочках, приклеивая их к двери, она никогда не приходит в школу, даже если ее вызывают учителя, раз или два в месяц, а когда холодильник пустеет, выписывает чек. Раз в неделю наведывается домработница, переполненная беспокойством, чем питается Лукас.

В двух словах я объясняю ему ситуацию, надо спешить, и наплевать, если я проглатываю половину слов и шея пошла пятнами, я тороплюсь. Теперь я понимаю, почему я сразу же выбрала его, только его и никого другого: он окидывает Но беглым взглядом и говорит: «Пошли, девочки».

К счастью, упрашивать Но не приходится. Оказавшись в квартире Лукаса, она прямиком бежит в туалет, ее тошнит. Объясняет, что это от лекарств, я не решаюсь спросить каких. Лукас достает большое банное полотенце, безупречно сложенное и отглаженное, я такие видела только в рекламе ополаскивателей. А Но и вовсе, похоже, сто лет не видела махровых полотенец. Она не сопротивляется, пока я тащу ее по коридору в ванную, открываю кран и наполняю ванну. Все происходит быстро и четко, действия логично вытекают из принятых решений, я звоню домой, чтобы предупредить маму: мы с Но придем через час, и кладу трубку, не дожидаясь ее ответа, — на тот случай, если они вдруг передумали. Прошу Лукаса найти для Но какую-нибудь одежку. Он закуривает и жестом гангстера из кинофильмов дает понять: «все под контролем». Ванна готова. Я помогаю Но раздеться, приходится дышать ртом, чтобы не задохнуться, смотрю, как она опускается в горячую воду, у нее тело мальчика, прямые узкие ноги, худые руки, плоская грудь, выпирающие ребра. От жары ее щеки розовеют, у нее такая тонкая кожа, что видна каждая жилка. Я остаюсь в ванной — боюсь, как бы Но не стало плохо. Беру мочалку и тру ей спину, руки, ноги, нужно побольше мыла, приказываю «встань, сядь, повернись, дай правую ногу, левую». Она молча подчиняется. Я протягиваю ей мочалку, чтобы она завершила свой туалет, отворачиваюсь, слышу, как она встает в воде, затем опускается обратно. Разворачиваю большое полотенце, с моей помощью Но вылезает из ванны. На поверхности воды, среди мыльной пены, плавают ошметки грязи.

В спальне на кровати уже ждет одежда — Лукас порылся в гардеробе матери, сам он устроился в гостиной у телевизора. Я помогаю Но одеться, потом возвращаюсь в ванную, чтобы все вычистить с помощью «Мистер Пропер, лесная свежесть», у нас дома такой же флакон, после него все блестит тысячью огней, совсем как в рекламе.

Джинсы и свитер приходятся Но впору, я спрашиваю себя, как столь миниатюрная женщина смогла произвести на свет такого огромного Лукаса. Он предлагает нам чего-нибудь выпить, я догадываюсь, что Лукас не решается взглянуть на Но. С жаром благодарю его за помощь, нам пора идти. Я не знаю, что за дрянь впихнула в себя Но, у нее совершенно отсутствующий вид, она не возражает ни когда я беру ее за запястье и нащупываю пульс, ни когда я сообщаю, что мы идем ко мне, родители уже ждут нас. Она молча смотрит на меня несколько секунд, как будто нужно некоторое время, чтобы эта информация вошла в ее сознание, потом молча идет за мной. У лифта Но поворачивается к Лукасу, благодарит. Он машет рукой — заходите когда хотите. На улице я беру ее чемодан, колесики сломаны, он гремит как не знаю что, ну и наплевать.

Мы идем пешком до моего дома, в подъезде я смотрю на нее еще раз, щеки опять побледнели, волосы еще не высохли. Я звоню, прежде чем открыть дверь своим ключом. Я боюсь потерять Но.

Отец с мамой вместе вышли в прихожую, чтобы нас встретить. Я представила Но родителям, пальцы на ногах от волнения сводит судорогой. Отец колеблется мгновение, хочет пожать Но руку, но потом наклоняется, чтобы поцеловать ее. Она машинально отступает, но вымученно улыбается, видно, чего ей это стоит.

Мы ужинаем вчетвером, мама приготовила запеканку с кабачками. Впервые за долгое время она сменила халат на черные брюки и полосатый свитер. Родители ни о чем нас не расспрашивают. Ведут себя так, словно сегодня обычный вечер, мама остается с нами до конца ужина. Мне кажется, что сейчас она по-настоящему с нами, ее присутствие — не формальность, нет, она действительно здесь. Мы болтаем обо всем понемногу, отец рассказывает о скорой командировке в Китай, о Шанхае, который сейчас бурно развивается. Конечно же, Но нет никакого дела ни до Шанхая, ни до собаки консьержа, которая развлекается тем, что выкапывает несуществующие кости на газоне во дворе, ни до счетов за электричество, но это неважно. Важно, что она расслабилась, что не чувствует, будто за ней наблюдают, изучают ее. И в кои-то веки мне кажется, что это возможно — семейный ужин, как в рекламе готовых блюд, беседа течет плавно и неспешно, без фальши и подтекста, без пауз и провисаний, всегда кому-то есть что сказать, никто не выглядит уставшим и печальным. Сегодня за нашим столом не царит давящее молчание.