Половина неба - Станислав Львовский Страница 17

Дети, да.

Салон начал вращаться у меня перед глазами, всё быстрее, я обмер, застыл, чтобы остановить его, грудная клетка на несколько секунд окостенела, голова стала очень тяжёлой, салон остановился. Морж справа шумно вздохнул во сне. По проходу проплыла монашка-кармелитка, совсем молоденькая, руки без маникюра, прошуршала. Я попытался прикрыть веки, но салон снова завертелся, и я мгновенно открыл глаза. Самолётик на экране дёрнулся и повернулся на несколько градусов по часовой стрелке.

Здравствуй.

Вот, я вернулся.

Надо бы тут написать тебе: «поездка моя прошла хорошо, был там-то, видел то-то, прости, что долго не тебе не писал — там, считай, вообще нет Интернета», — но в последний раз я писал тебе вчера утром, в блокнотик, из поразительной забегаловки, где в меню посреди обычного тамошнего всего обнаружилось peanut butter, которое подавали охлажденным до застывшего состояния — в морозилке, что ли, хранят, и интересно, сколько времени уже — пять лет? Восемь? — но я заказал, расковырял и съел. Дописал письмо к тебе.

Так что — со вчера — ну что? Вот я открыл мейл впервые за три недели: два письма от отца, истерическое письмо от Динки, на которое не буду отвечать, спам, спам, спам, рассылки. Одна такая: «Этот день в истории», я люблю сам жанр — бессмысленность собрания фактов, объединенных по принципу «1 из 365»; хотя астролог, наверное, рассудил бы иначе. У меня есть игра для самого себя — я пытаюсь иногда схлопнуть годы и представить себе, что все это происходит параллельно; или связывать события аналогиями, именами, последствиями, — занятие бессмысленное, но забавное иногда. Что мы имеем сегодня? Второе сентября. Что мы имеем второго сентября? 911 год (тут начинается магия чисел) — Князь Олег заключает мир с Византией и, скажем прямо, ставит на Руси крест — будем считать, что это Юг против Севера; в то время, как в 1864 Шерман берет Атланту — вот тебе Север против Юга. Стихии против людей: 1666 — Пожар в Лондоне разрушил 13,000 домов, 1954 — ураган Эдна убил 20 человек в Неваде. Гои против евреев: 1732 (не удержался, посчитал сумму цифр, посчитай и ты) — Папа Клемент XII возобновляет антииудейские законы в Риме, — а в 1944 в Аушвиц забирают Анну Франк. Про контроль и власть: родилась последняя королева Гавайев Лилиуокалани, ваш Конгресс основал Министерство финансов, Штаты официально признали независимость Литвы, Латвии и Эстонии. Про символы: Академия оформляет копирайт на статуэтку «Оскар», приземляется Союз TM-24 (это я все пишу, чтобы не заканчивать письмо к тебе, ты понимаешь. Я уже скоро; но мне очень не хочется.) Но подлинная красота не там.

Подлинная красота вот: 1957 — Штаты проводят ядерные испытания в Неваде (о, да, это просто не день Невады), 1958 — Британия проводит ядерные испытания на Рождественских Островах, 1962 — СССР проводит ядерные испытания на Новой Земле, 1978 — СССР проводит ядерные испытания в Семипалатинске, 1981 — СССР проводит подземные ядерные испытания — ну, где-то под землей. Силой суммарного удара выбрасывает из колыбельки новорожденную принцессу Лилиуокалани, Папа Клемент заявляет, что все это происки евреев, Византия в ужасе торопится заключить мир со всеми варварами в округе, Шерман цепенеет у радиоаппарата — адъютант, адъютант, зачем же мы воевали? Трещина идет вдоль Балтийского побережья — откалываются и плывут Литва, Латвия и Эстония, ураган Эдна гонит ядерное облако в сторону Нью-Йорка, Калери, Корзун и Андре-Деэ не могут приземлиться — из-за радиации сошли с ума приборы, паника, овчарки катаются по земле, Анна, шатаясь добирается до радиорубки, говорит: «Александр Юрьевич, вы слышите меня, там, на небе? Шерман, освободите частоту, ваш адъютант плачет в эфире, уведите его, наденьте серые мундиры, общевойсковые, резиновые, защитные. Александр Юрьевич, «Союз», «Союз», — говорит Аушвиц, не возвращайтесь, слышите, не возвращайтесь».

Извини, пожалуйста. Это я скажу тебе, чего меня так повело: я в гестхаусе ждал такси в аэропорт, сидел внизу с рюкзаком, и там лежали старые журналы — ну, скажем, годичной давности. Я взял Life, a там рецензия на новый альбом Taschen — All-American Ads of the 60s. Это серия у них — 30s, 40s, 50s — и вот добрались. А к рецензии, значит, иллюстрации, и среди них постер фильма The Last War. Вот журнал у меня, я его забрал, цитирую тебе: A most spectacular film depicting the horrors of a nuclear war that may befall us at any moment. Постер черно-белый, 1961 год, типичный западный кинопостер тех лет, имя компании незнакомое, но мало ли их тогда было. Внизу ядерный гриб, слева название большими буквами, а справа сверху текст. Что вот радио и телевидение нас предупреждают. И вообще какой ужас ожидает все человечество. И что сама жизнь на земле находится под угрозой гибели. То, это.

И я читаю, потому что читать больше нечего, и дохожу до третьего абзаца: «We the Japanese are in a better position then people of any other nation to make a film such as this.» И тут я понимаю, что у меня начинают течь слезы, ни вдоха, ни выдоха.

«Мама и нейтронная бомба». Помню, как кто-то где-то писал, что многие, мол, наши сегодняшние поэты из пиджачка Евгения Евтушенко не то что вышли — а так там и остались. Я не очень смыслю в поэтах, но сам я не вышел из «Мамы и нейтронной бомбы» ни-ку-да. И глупо как, что это я второй раз тебе уже про японцев пишу — а первый, соответственно, писал в прошлый понедельник по поводу человека с двумя бородами. Потом прочтёшь.

Слушай. Сейчас я отправлю письмо, отсоединюсь, позвоню на работу, и скажу, чтобы на меня не рассчитывали в ближайшие два месяца. А потом позвоню моему агенту и скажу, что я рассчитываю на него в ближайшие двадцать минут. А это значит, что через двадцать минут у меня на руках будут даты билетов, и тогда я опять подсоединюсь и напишу тебе даты билетов. И я очень прошу тебя: не меняй планов, и вообще я же все понимаю, не изображаю из себя бедного Срулика или что я посижу в темноте, а действительно: я не хотел бы, ну, вырывать тебя из твоей жизни. Я тебя последний раз видел 24 августа в 18:45:42. Между тем все пожелтело в Москве, ветер, дождь. Волны с перехлестом, все изменится в округе. Собственно, меняется уже. У меня дома обнаружилась одна чашка с остатками твоего кофе, две твоих забытых сережки, одно окно, из которого ты смотрела на трубы, одна черная дыра, пустое место…»

(СВЕТ МЕДЛЕННО ЗАГОРАЕТСЯ. БРИГАДА СТОИТ В РЯД, СЗАДИ ПЕРПЕНДИКУЛЯРНО СТОИТ ХОР.)

(ХОР НАЧИНАЕТ ТИХО ПЕТЬ «НАД МИРНЫМ ВЬЕТНАМОМ ЛЕТИТ «ФАНТОМ»)

АНЦЕЛЕВИЧ (ШАГ ВПЕРЕД):

Мама,

я читаю сегодняшние газеты

сквозь прозрачных от голода детей Ленинграда,

пришедших на всемирную елку погибших детей.

Пискаревские высохшие ручонки

тянутся к желтым фонарикам

елочных мандаринов,

а когда срывают,

не знают, что с ними делать.