Очищение - Софи Оксанен Страница 17

— Всевозможную ложь придумывают. Может, и у тебя придут обо мне спрашивать.

Волли говорил совершенно серьезно, всему пришел конец. Прошлому — прошлое. Зачем они только мучают старых людей?

— Все мы действовали по приказу. Мы считались хорошими людьми. А теперь вдруг стали плохими, я не могу этого понять, — покачал головой Волли и начал ругать правительство Ельцина и неблагодарность молодых, которым они построили хорошую страну.

— Теперь все поставлено на карту, разве это справедливо, а?

Алиде как бы не слышала жалоб Волли. Она думала о том, что надо снова что-то придумывать, выживать, приспосабливаться, хотя уже не осталось сил, сколько можно! Волли собрался уходить. Алиде оглядела его. Руки дрожат, ему приходилось держать кофейную чашку обеими руками, и в них таился страх, даже не в тусклом взгляде и не в сморщенном лице, а именно в руках. Может быть, еще в уголках рта, который он то и дело вытирал платком скрипучими костлявыми пальцами. Ее затрясло. Он теперь слабый, и это рождало в ней раздражение и желание ударить его, как следует избить, отходить тростью по спине и по бокам! Или нет, песочным мешком — следов не останется.

Волли кивнул на прощание и со вздохом сказал:

— Так, здесь я уже побывал.

Алиде пообещала прийти и свидетельствовать на стороне Волли, если суд состоится, хотя она, разумеется, не собиралась этого делать. Волли укатил на велосипеде, она поглядела ему вслед и заперла калитку. После Волли придут и другие по тому же самому делу. Тут и сомневаться не приходится. Они считают ее своей союзницей и потребуют присоединиться к ним. Она представила себе, как ей придется давать показания, отвечать журналистам, так как она всегда славилась красноречием и так как женщинам в таких случаях больше доверяют. Они будут говорить и говорить, взывать к памяти Мартина, вытаскивать на свет то, как она вместе с ними участвовала в строительстве страны и как их честь позорят и мешают с грязью, а заодно память всех погибших солдат и ветеранов! Бог знает, кого только они вытащат на свет и станут твердить, что СССР не допустил бы, чтобы герои страны перешли на макаронные талоны. Алиде ни за что не пойдет и не будет говорить о чем-то подобном. Чем хотите угрожайте, она не пойдет! Она не в состоянии поверить в серьезность нынешнего брожения, так как у очень многих рыльце в пуху, и сами копающиеся в грязи вряд ли настроены углубляться в прошлое. И потом, всегда найдется тот, кто выступит с позиции силы, если бунтующий народ настроится на бесчинства. Прежде таких называли саботажниками и сажали в тюрьму, давая время подумать о том, что они натворили. Глупая молодежь, чего они хотят? Кто старое помянет, тому глаз вон.

Когда Волли исчез из поля зрения, Алиде пошла в комнату и выдвинула ящик комода. Она вынула бумаги и начала их сортировать. Потом так же поступила со вторым ящиком и так далее. Она просмотрела весь комод, перешла к нижним ящикам шкафа, вспомнила про потайной ящик стола, обследовала и его. Тумбу под радиоприемником, стенные полки, полку трюмо. Давно вышедшие из употребления сумки. Треснутые обои, под которые в свое время что-то прятали. Украшенные ржавчиной железные коробки из-под карамели. Стопки пожелтевших газет, из которых вываливались мертвые мухи. Были ли у Мартина другие тайнички?

Алиде сняла с волос приставшую там и сям паутину. Ничего компрометирующего не нашлось, напротив — каждый угол забит хламом. Партийные документы и почетные награды бросила в печь, как и пионерские атрибуты Талви. И стопку выходящих раз в месяц брошюр «В помощь агитатору», которые Мартин каждый раз пробегал с горящими глазами: «В 1960 году в Англии на 10 000 жителей приходилось лишь девять врачей, в Америке — двенадцать, в то время как в Советской Эстонии — двадцать два, в Советской Грузии — тридцать два! До войны в Албании не было детских садов, а сейчас их — триста. Мы требуем счастливой жизни для всех детей мира! Мы гордимся нашей пионерской организацией!»

Внизу под названием брошюры — «Отдел пропаганды и агитации ЦК коммунистической партии Эстонии».

Нахлынувшие воспоминания вызвали в памяти голос Мартина, дрожащий от пафоса: «Социалистическое общество создает наилучшие возможности для развития науки, сельского хозяйства и завоевания космоса!» Алиде потрясла головой, но голос Мартина продолжал: «Капиталистическая система не успевает за нашим бурным темпом повышения народного благосостояния. Капитализм рухнет и исчезнет». И бесконечное число цифр: на сколько больше в этом году произведено стали, на сколько превысили те и те нормы, как годовой план выполнили за месяц, и все вперед, вечно вперед, больше, больше, еще больше, грандиозные победы, огромные преимущества, победа, победа, победа!

Мартин никогда не говорил «может быть». В его словах нельзя было сомневаться, он не давал для этого никакой возможности. Он говорил лишь правду и только правду.

Бумаг на выброс было так много, что Алиде приходилось ждать, пока сгорят предыдущие, прежде чем загрузить в печь следующую порцию. От прикосновения к старой бумаге руки сделались липкими. Алиде стала мыть руки до локтей, но они сразу снова пачкались, едва она бралась за следующее издание. Бесконечные тиражи «Эстонского коммуниста». И затем все заказные книги: «Опыт идеологической работы в районе Вильянда» К. Раве, «Анализ эффективности продуктивного выращивания скота в колхозах» Р. Хагельберга, Надежда Крупская — «Вопросы коммунистического воспитания молодежи». Гора оптимизма перед печкой росла. Она могла бы потихоньку сжечь все, используя книги для растопки, но казалось важным избавиться от них сейчас же. Хотя разумнее, наверное, было сосредоточиться на поисках того, что может быть использовано против нее. Мартин всегда был человеком, который понимал, что надо заботиться о тыле, и значит, наверняка, где-то что-то припрятано. И все же гора мусора перед печью раздражала ее. Она рвала и сжигала книги несколько дней подряд, потом взяла из конюшни лестницу и отнесла ее в конец дома, хотя лестница весила немало и оттягивала ее руки до земли.

Хису гонялась за низко летающими военными самолетами, она никак не могла к ним привыкнуть, все пыталась поймать, кидаясь на них по нескольку раз в день с бешеным лаем. Хису пропала за изгородью, и Алиде с усилием прислонила лестницу к стене дома. На чердак она не поднималась долгие годы. Там подобного мусора хватало, в пыльных углах полно непристойных текстов и удушающих миазмов. Запах чердака. Навстречу вьются сети паутины, чувствуется привкус странной тоски. Алиде перевязала платок и пошла вперед. Она оставила дверь открытой и дала глазам привыкнуть к сумраку, пробираясь через груды вещей. С чего начать? Задняя часть чердака была набита всякой всячиной: прялки, челноки, сапожные колодки, старые корзины для картофеля, ткацкий станок, велосипеды, игрушки, лыжи, лыжные палки, оконные рамы и швейная машина «Зингер», которую Мартин уволок на чердак, хотя Алиде просила оставить ее в доме, так как она хорошо работала.

Сельские женщины не расставались со своими «Зингерами» и, если подыскивали новые модели, то предпочтительно машину с педалью — на всякий пожарный случай, если не будет электричества, иначе что делать? Мартин никогда не сердился на жену без причины и не возражал жене в хозяйственных делах, но «Зингер» унес и на его место поставил электромашину, русскую «Чайку». Тогда она не обратила внимания на это, решив, что Мартин презирает старые вещи времен Виру и хочет, чтобы их семья показала пример, выразив доверие русским машинам. Однако «Зингер» оказался единственным из предметов прошлого, от которых Мартин хотел избавиться. Почему именно «Зингер»? Почему лишь «Зингер»?