Дочь гипнотизера - Дмитрий Рагозин Страница 17

Но Лобов был не расположен к легкомыслию:

«Пойдем отсюда!»

Отмахнув сырой, пахнущий плесенью занавес, они поднялись по лестнице, пошли по темным переходам, через спортивные залы, нигде не задерживаясь. То плелись по пыльному ковру, то стучали каблуками по каменным плитам, скрипели половицами, скользили по линолеуму, мимо зеркал, шкафов, столов, стульев. Выкурив сигарету, Лобов бросал ее на пол и давил подошвой с таким удовольствием, точно она была живая. Ботинки у него были большие, на толстой подошве. Лавров осматривался. Зайдя в туалет, отвернул кран и, ностальгируя, долго пил, черпая кислую струю ладонью.

Хмуро молчавший Лобов наконец не утерпел:

«Зачем ты здесь? Вернее, что ты здесь забыл?»

Они пробирались через кладовую, набитую матами, гимнастическими снарядами, мячами, штангами, битами и прочим, пережившим свой век, инвентарем.

«Хочу вернуться в спорт!» — твердо сказал Лавров, шлепнув большую кожаную грушу с ощеренным швом.

«Хочешь? Но ведь его уже нет, твоего спорта!»

Лобов был рад, что сразу сразил собеседника наповал. Шаг за шагом он набирался сознанием своего запоздалого превосходства, ведь теперь ему было известно многое из того, о чем Лавров, отставший от жизни, даже не догадывался. Лобов полностью владел обстановкой, по своему выбору мог об одном — проболтаться, про другое — умолчать. Ложь была на его стороне. Он даже позволил себе пококетничать, признавшись со вздохом:

«Я нынче тренирую от случая к случаю, на подхвате, так сказать, извожусь по мелочам, а чаще — околачиваюсь без дела, в надежде, что подвернется какая-нибудь хромая гимнасточка или однорукий бегун, такие, от которых все отказались… Да, довольствуюсь малым, ничего не попишешь! Еще скажи спасибо, что не выставили за дверь, даже платят иногда, поощряют, черт бы их всех побрал…»

Они остановились у шведской стенки, изрядно поредевшей с тех пор, как Лавров, напоследок, вскарабкался по хлипким жердочкам и — только затем, чтобы, сдувая с носа паутину, из-под потолка окинуть трагическим взором место и инструменты ее гибели…

«Здорово ты меня тогда отделал, до сих пор болит, — снисходительно усмехнулся Лобов. — Сгоряча едва не лишил мужского достоинства!»

Лавров отвернулся, как будто вытянул из нижнего ящика безобразную сцену — мокрую замаранную марлю и, уловив неприятный запах, быстро запихал обратно, запер ящик на ключ.

«Так ты не ждал, что я вернусь?»

Искупавшись, он чувствовал теперь ползущий по телу зуд.

«После всего, что произошло? Шутишь! Да кто же после такого возвращается! Каким, прости господи, надо быть нахалом, чтобы здорово живешь плюхнуться вспять в эту сточную канаву! Какую загогулину надо совершить, чтобы не испугаться позора! Как низко пасть, чтобы ожить! Разве не ты вопил — никогда, никогда, никогда! Или это кто-то другой, может, я запамятовал, обозвал нас всех, остающихся здесь, дармоедами и лизоблюдами?..»

Они прошли мимо двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен».

«Новые порядки!» — буркнул Лобов, опять закуривая. Он шел так быстро, что Лавров за ним не поспевал и отвечал вдогонку. Возможно, Лобов намеренно забегал вперед, чтобы Лавров не заметил на его толстом усатом лице гримасу тоски и страха, как будто Лавров тянул его назад в тот темный, зловонный зоопарк, где безобразные, жестокие и неуемные дети бросают камнями и тыкают палками в дряхлых чудовищ, лениво пережевывающих и испражняющихся. Да, Лавров был из тех, кто умеет в считанные минуты нагнать тоску и вселить страх. Да-да, нагнать, вселить. Едким взглядом или кручиной губ он обезоруживал человека, отнимая подручные средства защиты от пустоты и безумия: «Мы еще посмотрим, кто из нас настоящий!» При всем своем неподъемном весе, Лобов побаивался этого плетущегося за ним дохляка. Кто знает, что он задумал, какой готовит прыжок с шестом! И если уж никак невозможно держаться от него подальше подольше, приходится водить его взад-вперед, чтобы не дать повода ввязаться в рукопашную.

Высокая девушка с маленькой мордочкой, коротковолосая, резко двигая бедром, вращала обруч. Лавров засмотрелся, ему понравились остекленевшие от напряжения глаза, вздернутый носик с зияющими ноздрями, влажно снующий язык, узкие груди, скачущие под застиранной майкой с номером «три», осиная талия… Блестящий обруч вращался, повизгивая от удовольствия. Девушка, покачивая головой, сжимала и разжимала пальцы приподнятых рук. Закуривая очередную сигарету, Лобов тянул Лаврова дальше.

Но Лавров уже досыта насмотрелся на отжимающихся парней и подпрыгивающих девчат. В его время они точно так же отжимались и подпрыгивали. Проводник из Лобова был никудышный. Можно подумать, что ему нравится по сто раз смотреть одну и ту же ленту, ради одного неприметного кадра. Кружа по спортивным залам, он приходил в восторг, когда заставал гимнастку в той же позе, что и полчаса назад. Лавров не желал быть с Лобовым заодно. Он смотрел не в ту сторону, куда указывал палец Лобова (ломберные столы), и затыкал уши, слыша рвущееся из подвала конское ржание (Лобов: «Обзавелись конюшней, устраивают подпольные скачки! Помнишь наше заветное:

Лавров с нетерпением подсчитывал часы, которые отделяли его от бега с препятствиями, от метания копья, от перетягивания каната… Теперь, когда он уже ступил в мир мышц и сухожилий, пусть слегка переиначенный новыми веяниями, подпорченный, но несокрушимый, никакая личность или безличность не может его попридержать. Он двигался в одном направлении, как стрела: «Они еще пожалеют!..»

Наверху, под низким потолком, несколько мужчин и женщин молча, багровые от натуги, со страшно выпученными глазами, цепляясь за протянутые веревки, пытались выполнить какую-то сложную акробатическую фигуру, шевеля зависшими ногами.

Даже не взглянув, Лобов презрительно фыркнул и прошел дальше, шумно сопя. Уж он-то успел насмотреться на эти возвышенные муки. И когда Лавров, догнав его за углом, выпалил: «У них ничего не получается!», Лобов с досады только махнул рукой. Свое брюзжание он продолжил лишь после того, как, вернувшись в вестибюль, они уселись в кресла напротив мозаичной стены:

«Все изгадили, испортили! Куда ни сунься, вонь и грязь, никто не убирается, говорят, денег у них нет. Закупать тоннами бананы и колготки у них деньги всегда находятся! А посмотрел бы ты, что творится на той половине… — Лобов обиженно причмокнул. — И, как ни странно, вся эта катавасия началась после той прискорбной, прескверной истории, которая разлучила нас навек с твоей дражайшей… Они использовали случившееся как повод, чтобы вытурить старого нашего, душевного Дормидонта, мол, ему нельзя доверять такой коллектив, такое сооружение, развел безобразие, выжил из ума, распустился… Довели старика до того, что сам попросился: Отпустите меня, говорит, ради Бога на все четыре стороны. Ну его и отпустили — на все четыре…»

Лобов перегнулся и поднял с пола старый теннисный мяч, смял задумчиво в руке, хотел бросить, но не бросил, сунул в карман, пригодится.