Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон Страница 17

На этот раз патефоном занимается молодая хозяйка дома, Рахиль Фейгина. Вот она снова ставит танго «Идет дождь». Долгая музыкальная каденция — как глубокий вздох, как стон тоскующего кларнета. К кларнету присоединяется проникновенный мужской голос: он поет о дожде и о девушке с грустными глазами. И снова Соломон и Клава — во главе танцующих. Похоже, что-то происходит между ними — ведь так белы и красивы зубы Соломона, зубы великолепного хищного зверя, так высок он, так темны его большие глаза! А Клава — молодая и влекущая, одетая в шелк и батист, в роскошных туфлях на каблуках — неужели ей до скончания дней предписано быть лишь домохозяйкой, лозой плодоносной и добропорядочной женой?

Они танцуют медленно, едва переступая, поворачивают то вправо, то влево, делают шаг вперед и отступают назад на маленьком пространстве пола, а ноги их следуют извечной мелодии женщины и мужчины. С лица Соломона исчезло обычное выражение спокойного равнодушия. Его партнерша тоже всем своим существом отдается любимому танцу, на лице ее застыла легкая улыбка, блестят зубы, розовеют десны. Целую вечность она так не танцевала — со времен девической юности, когда в ленинградском доме отца-доцента собирались друзья, или в фойе кинотеатра перед звонком, под гром джаза в толпе танцующей молодежи. А вы как думали? Что, не было у нее достаточно друзей — всяких, хороших и не слишком — до того, как Бобров накрепко прилип к ней и не отставал, пока она не уступила его ухаживаниям? А сейчас… сейчас она мужняя жена, Клавдия Николаевна Боброва, с сыном Сереженькой на руках, маленьким милым болтуном… — закована в цепи неразрывные.

Проникновенный мужской баритон поет о дожде и о печальной девушке. Вениамин и Лида тоже танцуют, но как далека она от него! Из окна льются в комнату сумерки. Никто не зажигает света — пусть приходит темнота, пусть расползаются по полу затаившиеся в углах тени, пусть звезды подглядывают в щели, роясь в небе золотыми родинками, пусть навострятся уши и наполнятся любопытством глаза.

В дверях появляется Песя и зовет молодежь к столу. Но посмотрите на Соломона, верного сына! Он подскакивает к матери, обнимает ее, старую еврейскую женщину, и подводит к двум незнакомым девушкам.

— Познакомьтесь с моей мамой! — говорит Соломон с гордостью, как будто есть какая-то особая причина гордиться этой обычной женщиной, Песей Фейгиной, с головой, вечно обернутой простым платком, и руками, вечно занятыми домашней работой.

Рахиль поднимается с места — высокая, стройная, со своей странной прической. Что она делала там, в углу, почему не танцевала? Она крутила ручку патефона, эта молодая хозяйка дома, и никто даже не подумал пригласить ее на танец. Хотя, если уж быть совсем точным, не так она и молода; год проходит за годом, вот уже и дочка подросла…

— Ну, товарищи, к столу! — провозглашает Рахиль, и в ее улыбке, несмотря ни на что, чувствуется прежняя молодая сила. — Еще натанцуетесь!

Молодежь выходит в большую комнату. Там накрыты два стола — для стариков и для молодых. И те и другие празднуют сегодня приезд Соломона. Молодых на этот раз больше — их стол раздвинут полностью, чтобы было вдоволь места и для гостей, и для посуды, и для угощения. А угощения сегодня в изобилии. Водка и разные сорта вин, селедочка и фаршированная рыба, заливное — самое рыбное из всех рыбных блюд — и красная икра, колбасы и сыры, хлеб и хала собственноручной Песиной выпечки, богатый выбор солений — тут преобладают красные цвета свекольного оттенка, нарезанные помидоры и кабачки — как свежие, так и соленые. И еще много чего ждет своей очереди на кухне. Да продлятся дни старой Песи, чьи руки породили это необыкновенное изобилие!

Гости расселись по местам — молодежь за одним столом, старики — за другим. Вениамин сидит рядом с Лидой, слева от него — Голда, Соломон — вместе с Клавой. Здесь же Ехезкель Левитин и его жена Мириам. Во главе стола — Берман, поблизости от него примостилась маленькая Тамара. Рахиль Фейгина заняла место на другом конце — на ней, как на хозяйке, лежит обязанность угощать гостей, следить, чтобы всего хватало на столе. Но вот кто-то поднимается с рюмкой в руке, чтобы открыть трапезу коротким вступительным словом. Это уже хорошо нам знакомый Берман. Первый бокал, говорит он, мы пьем за здоровье Соломона Ефимовича, нашего молодого друга. Здесь, в нашем городке, он родился и рос ребенком, подростком и юношей, со всеми свойственными этим возрастам шалостями и глупостями. А потом, повзрослев, он уехал в большой город, туда, где живут люди, которые и слыхом не слыхивали о нашем маленьком захолустном городке. Но вот он приехал, наш молодой друг, и снова сидит с нами, радуется жизни. Взгляните: вот он, здесь, за столом, как царь, окруженный красивыми девушками, и лицо его сияет. Так давайте же выпьем этот первый бокал за его здоровье и за ту радость, которую он приносит своему почтенному отцу и своей любящей матери!

Звенят бокалы, слышится «лехаим!», блестят глаза женщин и мужчин.

Гости приступают к трапезе — каждый по своему вкусу. Любители выпить не выпускают из рук стакан, на сей раз и Вениамин среди них. Во всей окружающей его веселой суматохе, среди звона ложек, вилок и бокалов, возгласов гостей, шуток и разговоров, видит парень одну только Лиду и голубой цветок на ее прозрачной блузке. Золотыми лучами окружен он, этот цветок.

Вместе с порядочным числом стаканов вина вливает в себя Вениамин и храбрость. Храбрость и мужество! Проходит несколько минут, и он поднимается с места. Кто-то из стариков громко хлопает по столу. Это Берл Левитин — он требует внимания, точно так же, как габай призывает к тишине молящихся в синагоге:

— Тихо, евреи! Вениамин говорит!

— Мой язык уже слегка заплетается, — улыбается Вениамин, — не слишком я опытен в алкоголе, но хочется и мне сказать несколько слов, да извинят меня дорогие гости за это желание. Мой предшественник уже заметил, что вот, мол, уезжает один из наших в большой город в какой-нибудь институт и забывает там далекое местечко. Он там, а городок продолжает жить своей жизнью. И вот проходит несколько лет, и возвращается молодой человек домой. Но что делали все это время его родители? Почему вдруг сгорбились их спины и поседели волосы? Они продолжали ходить по улицам своего городка, увязать в грязи во время дождей, поститься в Судный день и смахивать слезу, вспоминая о детях, разлетевшихся в дальние края. И вот возвращается парень домой в одно прекрасное утро, и мать места себе не находит от радости: «Ой, Шлоймеле приехал!» И, конечно, она тут же бросается к плите — готовить свои лучшие кушанья, печь субботние пироги и праздничные торты, а потом созывает всех друзей и родных: ведь Шлоймеле приехал, такая радость! А потому, дорогие друзья и гости, давайте наполним наши стаканы и скажем все вместе: «Лехаим! Лехаим, родители! Лехаим, старики! Лехаим, наши отцы и матери в далеких местечках! Лехаим!»

Вениамин садится и вдруг видит, что глаза его матери полны слез. У нее, пожилой женщины и вдовы, тоже есть свои горести. Дети разъехались на четыре стороны света, оставив ее дожидаться почтальона… а того все нету и нету. Лехаим, дорогая мама, лехаим, евреи!

За столом стариков тоже не дремлют. Боже упаси! Бутылки быстро пустеют, только и слышно, как звенят стаканы. Лехаим!