Неспящие - Аннелиз Вербеке Страница 17

Дирк постоянно продвигался по службе. Их скромный садик превратился в роскошный сад. Садом занимался сам Дирк. Она наблюдала за ним из кухни, раздумывая, правильно ли делает, что молчит. А что тут скажешь? Он иногда встречался с той женщиной, но и жену не бросал. А это главное. Все вообще было бы не так сложно, если бы Софи однажды не поддалась странному искушению заглянуть в электронную почту Дирка. Сейчас она уже не помнила, что заставило ее проследить за руками мужа, пока тот набирал свой пароль. Подозрительность была не в ее характере, а постель ведь со временем у многих остывает? Ту женщину звали Саския, и она была в восторге от Дирка. «Ам-м, как вкусно!» — писала она.

Разумеется, Софи от этого стало грустно. Но она приготовила лазанью и решила, что с кем не бывает? И в лучших домах такое случается. Нельзя, чтобы от этого страдали дети, это уж точно. И не надо думать, что каждый раз теперь, когда он поздно возвращается домой, что он каждый раз… Врач прописал ей кое-что от нервов и гормонов. Несмотря на это, она порой проливала слезы над луком и однажды даже сломала пополам деревянную ложку. Глядя на томящийся в сотейнике сладкий перец, она представляла себе губы Саскии, обхватывающие член ее мужа. Сочное тело его любовницы таяло, словно сыр грюйер [27] между слоями лазаньи. Оба они раскалялись до температуры заранее прогретой духовки.

Дирк заметил, что Софи стала готовить как-то скучно. Не то чтобы ему не нравилась ее лазанья, просто он считал, что пища должна быть разнообразной. Он высказал свое пожелание осторожно — такой уж у него был характер. Софи кивнула и… через два дня приготовила следующую лазанью. А потом записалась на курсы по флористике, чтобы как-то переключить свои мысли. Занятия вел Габриэль, ангел во плоти. Он считал композиции Софи самыми лучшими и не мог поверить, что у нее уже двое детей. На окончание курсов Софи купила ему в подарок бутылку «Куантро» и вручила уже после того, как все разошлись. Они распили ее вдвоем, сидя на диване у него дома и мирно беседуя. Их разговор навел Софи на мысль о том, что порядок невозможен, если нарушен баланс. Урон, нанесенный одной стороне, требует соответствующих потерь для другой. А может быть, даже несоответствующих. Она не возражала, когда Габриэль стал целовать ее в шею, и сама обхватила его ногами за талию. И была при этом просто счастлива.

Когда на следующей неделе она грохнула перед Дирком на стол очередную лазанью, ее чемоданы были уже упакованы, а дети морально подготовлены. Ключ от дома она повесила на специальный крючок, расхохоталась над его глупой рожей, когда он поднял на нее глаза от тарелки, и покинула его с той железной верностью своим планам, к которой он так в ней привык.

— Ловко управилась, — сказала я. — И как же теперь?

— Поживем — увидим! — ответила она, но грустно это не прозвучало.

Похоже, Софи удалось убежать от себя самой. И все же вид моего запущенного жилища не мог не показаться ей кошмаром. Я заранее представляла себе, как она будет встречать меня после моего возвращения в комнатах, привычно хранивших следы моей отчаянной злости и упрямой пассивности лишь для меня одной.

— А где же спят дети?

— Да, как раз об этом я и хотела с тобой поговорить. В твоем кабинете я все немного переделала.

Ага, теперь в той комнате, где я ночи напролет слагала патетические строки, судорожно мастурбировала и где однажды меня даже спьяну вырвало на клавиатуру, спят дети.

Это звучало тревожно. Я уговаривала себя рассуждать спокойно, более в соответствии с моим настроенным на позитив больничным менталитетом. За меня вносят квартплату, к тому же я буду не одна. Тетя Майя будет печь печенье и вырезать гирлянды, когда у ее племянницы или племянника настанет день рождения. Она найдет себе какую-нибудь респектабельную работу, да-да, тетя Майя пойдет преподавать или что-нибудь в этом роде, и, кто знает, может быть, даже отыщет себе хорошего мужа. И никогда она уже больше не будет путано рассуждать о тленности бытия, комплексе вины, бремени наследственности, сознании того, что одиночество — это не свободный выбор, о ментальном дисбалансе, не станет развивать мысль о том, что, по большому счету, все кругом суета!

А ведь я могла начать все с начала!

И никто не задал мне вопрос: а был ли это несчастный случай? Никто не догадался, что я решила «поднять оружье против моря бед», упала, чтобы «умереть, уснуть, и видеть сны, быть может» [28], как звучит ответ на самый знаменитый вопрос «быть или не быть».

Персонал больницы был предупредительный, но кадров здесь явно не хватало. Лечащий врач проинформировал меня довольно отстраненно: «Два дня ваше состояние было коматозное, но теперь оно уже ближе к „стабильному“, „удовлетворительному“ и „указывающему на ремиссию“». Мануальный терапевт и вправду оказался докой. Каждое утро после гигиенических процедур и завтрака меня везли в кресле-каталке в зал реабилитационной терапии. Там он помогал мне разрабатывать ногу. Это был человек на своем месте. Я чувствовала его руки на своей голой ступне, его пальцы, круговыми движениями массирующие мне голень, — они стимулировали не только мои мышцы, но и мою волю. Кроме того, это было приятно, и я решила сама не слишком стараться, чтобы подольше растянуть лечение. Впрочем, разочаровывать его тоже не хотелось.

После сеанса мануальной терапии начиналась самая анархическая часть моего искусственно организованного дня — игры с Ольгой. До обеда я с удовольствием участвовала в ее странных забавах, где все правила работали только в ее пользу. Во время игры «Я это вижу, а ты нет» она всегда загадывала вещи, которые и сама не видела, например «колесо обозрения» либо, очень часто, «фритюр». Ольгина любимая игра «Назови историческое лицо на последнюю букву фамилии предыдущего» обычно заходила в тупик очень скоро.

— Жанна д’Арк.

— Клеопатра.

— Но послушай, Клеопатра — это же имя.

— Жанна тоже.

— Адольф Гитлер.

— Не сердись, Ольга. Распутин.

— Наполеон.

— Нострадамус.

— Сатурн.

— Но ведь это ж планета!

— Но еще и римский поэт, Магда, серьезно!

Она могла разозлить меня своей детской привычкой жулить, а в обед снова рассмешить загадками типа: «Зеленое, и мы его уже ели» или «Внутри песок, но если запустишь в стену, то прилипнет».

Ольга Вандераувера была самой действенной профилактикой от депрессии. Она была воплощенный ритм, огонь и горластость. За несколько минут до начала посещений она принималась демонстративно зевать, поворачивалась ко мне спиной и делала вид, что уснула.

На восьмую ночь мне забыли оставить на тумбочке снотворное. И уже скоро мои неявившиеся посетители стали мучить меня еще сильнее. «Они не пришли потому, что им плевать на то, что со мной произошло». Этот вывод напрашивался сам собой.