Первое лицо - Ричард Флэнаган Страница 17

Нахлынувшие эмоции продержались недолго, но вместе с тем – целую вечность, вобравшую в себя легкое дыхание Бо, шорохи собранных ею в парке листьев и коры, украшенную фигуркой черной птахи ленту, под которую Сьюзи убрала волосы малышки, улыбку Сьюзи, смех Бо, со стуком упавшую под стол почти обезглавленную куклу, припорошившую линолеум серой трухой, тут же облюбованной набежавшими откуда ни возьмись аргентинскими муравьями… да, все сливалось воедино, и мельчайшие детали полнились откровениями.

И я понял: стоит мне уловить хотя бы малую толику увиденного, облечь в слова, вывести на экран монитора – и книга будет готова. Я бросился наверх в свой тесный кабинет, взобрался на столешницу и оттуда соскользнул на стул, едва втиснувшись между столом и стеной.

Но компьютер почти сразу завис. Я вытащил дискету при помощи скрепки, предназначенной исключительно для этой цели, перезагрузил системный блок и вернул дискету на место. За стенкой с криком ругались наркоманы-соседи. Я включил кассетник, спасавший меня в подобных случаях, но, по моим ощущениям, его звук, тонкий и надтреснутый, лишь усиливал вопли другого мира, грозившие обрушить стену.

После нескольких перезагрузок компьютер вроде бы одумался. Но всплывающие на экране слова не отражали моих чувств. Ни в коей мере, ни на йоту. Как только я принимался писать, все, что было мне близко и до боли знакомо, куда-то улетучивалось. И превращалось в ничто.

Из-под моих ногтей на клавиатуру упали крупинки цементной пыли. Я постучал по днищу, перевернув клавиатуру, и вернул ее в прежнее положение. Попытался опять войти в мечту, в поток, где за считаные минуты до этого видел Бо и Сьюзи. Но все исчезло. Я смахнул со стола цементную пыль в упаковку из-под пивных банок, служившую мне корзиной для бумаг. Экран снова погас. Перед очередной перезагрузкой я принялся вытаскивать дискету, но скрепка переломилась от усталости металла. За стеной разбилась бутылка, зарыдала Мередит, а потом все стихло. Я откопал какой-то блокнот и принялся писать от руки, но как только стержень прикасался к бумаге, слова уходили. А ведь был момент, но этот момент растворился.

5

Я так и глазел на издевательский курсор и пустой экран, когда внизу послышался голос Сьюзи – она звала меня к телефону. Я спустился в гостиную, где лениво теплился камин, и взял трубку. Звонивший не назвался, но спросил, не я ли буду Киф Кельманн. У него был образцовый, надменный выговор, какой прививают в дорогих англо-австралийских частных школах. Услышав мой утвердительный ответ, он представился как Джин Пейли, глава издательства «Шлегель-Транспасифик», где собирался публиковаться Зигфрид Хайдль. Я потерял дар речи.

Он поинтересовался моим творчеством. Я рассказал о своей «Истории тасманского модернизма» и о премии муниципалитета Уонгаратты за лучший рассказ. На некоторое время он умолк, и это молчание высветило полную ничтожность моей биографии.

И больше ничего? – в конце концов спросил он.

Еще у меня есть роман, сказал я. Почти законченный. Осталось только устранить некоторые шероховатости.

Я пролистал «Мертвые приливы». Удачное заглавие.

«Тихие течения», поправил я. «История тас…»

М-м-м, не дал мне договорить Джин Пейли. Неплохо. Заглавие – очень важный элемент. А мемуары по заказу написать сумеете?

Установилось молчание, которое все длилось и длилось.

Как по-вашему? – спросил через некоторое время Джин Пейли; тут Сьюзи вопросительно указала на телефон, а я, раскрыв рот, сделал изумленное лицо и жестом изобразил скоропись. Чтобы вы понимали: при условии найма ко мне на работу вам придется следовать нашим указаниям. Моим. Редакторским. И так далее. Если мы скажем здесь вычеркнуть, а там подправить, то будьте любезны соответствовать.

О редактуре я не имел ни малейшего представления. В «Хоппи-хед пресс» работали добросовестные, если не сказать педантичные корректоры. Дальше этого дело не шло. Помимо всего прочего, мне стало не по себе: я же пока не дал согласия и как раз собирался с духом, чтобы по мере возможности дать отпор Джину Пейли, то есть с легкой небрежностью маститого писателя сообщить о своей немалой востребованности. С отказом тянуть не стоило, поскольку Джин Пейли уже разглагольствовал о том, что моя работа в тесном контакте с Хайдлем потребует переезда в Мельбурн, а кроме того…

Я пока не сказал «да», вырвалось у меня.

А разве вы сказали «нет»? – уточнил Джин Пейли.

Нет.

Вот и славно, заявил Джин Пейли. После представления отредактированной рукописи вы получите десять тысяч долларов. Без отчислений с тиража. Без авторских прав. Десять тысяч баксов чистыми. Не скрою, придется попотеть. Но деньги хорошие.

Десять? – Я изумился, поскольку в свое время не очень-то поверил Хайдлю, но, как ни странно, своим тоном выразил не то уступку, не то согласие.

Именно так.

Накладные расходы, выговорил я, слабо представляя, с какой целью. У меня не было опыта переговоров, но интуиция подсказывала, что сейчас надо бы нажать. Пребывание в Мельбурне, жилье, транспорт, обеды и…

Сумма?

Простите?

Какая сумма вас устроит?

Этот вопрос застал меня врасплох. Ездить по городу я собирался исключительно на трамвае, покупать на обед кусок пирога или, к примеру, ролл с овощами и пару чашек кофе, а то и одну. Ночевать готовился у Салли, старинного друга нашей семьи, который в дни моих приездов на материк всегда проявлял радушие, – вот, пожалуй, и все. Я быстро прикинул в уме, что проживу долларов на девять в сутки.

Одиннадцать пятьдесят, заявил я вслух. Но…

Фраза повисла в воздухе. Даже в 1992 году одиннадцать с половиной долларов составляли пустяковую сумму. Сейчас, похоже, был не самый подходящий момент для отказа. Но я, оборвав себя на полуслове, почувствовал кое-что непредвиденное, некое нарушение скрытого равновесия сил, и утратил ведущие позиции в обсуждении.

Одиннадцать долларов пятьдесят центов? – донесся до меня голос Джина Пейли..

Да. Я стушевался.

М-м-м, протянул Джин Пейли.

До меня дошло, что предметом торга стало не денежное содержание, а нечто основополагающее: мое писательское достоинство. Но в подтверждение факта (вероятно, сомнительного) своей принадлежности к литературному цеху я выдвинул смехотворное требование компенсации расходов на пироги. Моя дилемма усугублялась тем, что Джин Пейли, кажется, все же склонялся к признанию меня писателем.

И мне в этот знаменательный миг не оставалось ничего другого, кроме как ответить согласием…

Да, сказал я. Именно так.

И тут же раскаялся, что дал слабину и не дожал хотя бы баксов до пятнадцати, нутром понимая, что это было бы такой же глупостью, поскольку я и без того слишком много на себя беру.

Что в итоге? – спросил Джин Пейли с легким недоверием в голосе, избавляя меня от болезненной необходимости притворяться, будто я стою перед трудным выбором. Мои нужды он (и, как я вскоре убедился, не он один) осознавал куда лучше, чем я сам.

Конец ознакомительного фрагмента