Рома едет в Кремль - Алексей Богомолов Страница 18

Когда после эфира я заехал к Вере Григорьевне, обстановка в ее квартире напоминала приближенную к боевой. На диване, креслах, а то и просто на полу были развешаны и разложены различные предметы одежды и аксессуары стиля, который сейчас называют милитари или нэйви. Камуфляжные штаны, куртки, ботинки, разгрузочный жилет, рюкзак, американский фонарь «Маглит» гигантского размера, который можно использовать и как дубинку, нож десантника и бог весть что еще. Мама сидела за швейной машинкой, одним глазом смотрела хоккей по телевизору и с явным азартом подгоняла какой-то предмет военного туалета под мелкий размер Рогалика. Сухощавая, но крепкая, она что-то мне напоминала. И тут я услышал из телевизора: «Го-о-ол!» — и понял, что она явно ассоциируется у меня с хоккейной клюшкой. А что: Рогалик и Клюшка — сладкая парочка! А бывшая бомжиха, в защитного цвета футболке и купленных мной джинсах, возилась с какой-то штукой, сильно напомнившей мне фильм «Молчание ягнят». Уже позднее я узнал, что это новейший прибор ночного видения.

— И какого, извиняюсь, стратопениса, я всю это хреновню купила, спрашиваю я вас, Рома? Зачем мне эти штуковины, в которые надо какие-то аккумуляторы вставлять, я что, с вами в пейнтбол играть собираюсь? И откуда я знаю, что куда вставляется-то? Ни разу в жизни даже в руках не держала этих штук, а знаю…

— Ну, во-первых, отвечая на твой вопрос, скажу, к примеру, что любая девушка, ни разу не бравшая члена в руки, сразу знает, что с ним делать и куда его вставлять. А во-вторых, кто тебя заставлял все это приобретать? Я же сказал, одежду купить нормальную, а не военную форму! И куда ты во всем этом собираешься-то?

Тут Клюшка на секунду отвлеклась от швейной машинки: «Ромочка, я ей хотела платьев красивых купить, костюмчик, туфельки, сапожки. Пришли мы в универмаг, я протягиваю кредитку и говорю: „Надо красиво одеть девочку“ А они тащат все эти жуткие вещи. Я говорю: „Не то!“, а они: „Извините, типа, ошиблись, вот только сегодня новый натовский камуфляж привезли…“ — и выдают нам еще больше всякого пятнистого! Даже и слушать ничего не хотели. А размеры-то все большие и крой мужской, вот сижу, перешиваю».

Уж кому-кому, а мне-то стало ясно, что, получив от меня импульс в виде рассказа о нашей совместной миссии, Рогалик как бы расконсервировалась. Если каких-то несколько часов назад она была нормальной московской бомжихой, разве что щеголявшей знанием латыни, то сейчас она постепенно превращалась в человека и начинала готовиться к тому, чтобы выполнить свои собственные, пока еще не совсем понятные ей, но уже определявшие ее действия — задачи. Что в первую очередь купит нормальная женщина — туфли на шпильках или боевой нож? Она же, благодаря волшебной кредитке Абрамовича, успев всего лишь отмыться от многолетней грязи, уже довольно охотно возится с камуфляжем, фонарем и рациями. И это доказывает, что путь уже намечен свыше, а Рогалик начинает постепенно входить в курс дела. А вот незнание того, зачем ей все это нужно, меня несколько смущало.

Без своего помоечного одеяния Рогалик выглядела совсем по-другому. Оказывается, у нее были красивые иссиня-черные волосы, правда еще неухоженные, но уже начинавшие по концам съеживаться в игривые завитки. Фигура скорее юношеская, чем женская, но натягивающиеся в нужных местах джинсы обрисовывали некоторые довольно правильной формы округлости, которые весьма привлекательны для мужчин, особенно в сочетании с порывистыми и резкими движениями, которые, как я заметил, были ей свойственны. Очень худое лицо, возможно, и не было бы интересным, если бы не глаза, которые, как я уже упоминал, меняли и цвет и форму. Глаза и улыбка у нее были по-настоящему красивы. Конечно, такая женщина — не для каждого, она, что называется, «на любителя», но сколько этих «любителей» ходит по нашей грешной земле, не подозревая о ее существовании…

Рассматривая уже натянувшую на себя камуфляжные штаны и примеривавшую пятнистую куртку Рогалика, я поймал себя на мысли, что смотрю на нее не как на своего бойца в небольшом отряде из двух человек, а как на женщину со всеми ее женскими прелестями и недостатками. Смотрю и оцениваю, примеряя не то к себе, не то к тому, как она сможет использовать свои специфические возможности в будущем.

Вообще при взгляде на женщин в голову приходят иногда самые необычные и несвоевременные мысли. Мне надо думать о спасении от лукавого, а размышляю я почему-то о несовершенстве нашего мира. Я вспоминаю, как мы с приятелем вдвоем сидели в его питерской квартире и звонили знакомым девчонкам, чтобы пригласить их в гости. Но никого, как назло, вытащить не удавалось. Было это еще в допроституточную эпоху, так что о продажной любви и речи не могло быть. У нас было все для замечательного по тогдашним стандартам вечера: свободная квартира, водка, вино, закуска и даже видеомагнитофон с «Греческой смоковницей». И тут я подумал, что в огромном Питере есть тысячи девчонок, которые точно так же, как и мы, маются от безделья, не могут дозвониться своим дружкам или дождаться желанного звонка. И знай они о том, что есть мы, два красавца, которые их примут, накормят, напоят, развлекут, обласкают, а потом еще и трахнут со всеми соответствующими случаю прелюдиями, они немедленно рванули бы к нам, сметая все на своем пути. Или позвали бы нас с приятелем, видиком и водкой к себе. Но мы не знали ничего о них, а они — о нас. И от этой несправедливости, оттого, что не одна, не две, а сотни и тысячи девчонок думают примерно то же самое, что и мы, становилось как-то муторно и даже обидно. А еще обиднее было, когда девчонки звонили сами, напрашивались в гости, а у нас не было свободной хаты (родители вернулись), либо денег, либо еще чего-нибудь. Диалектика, блин, закон природы!

Глядя на Рогалика, все так же увлеченно разбиравшую и примерявшую предметы воинского обихода, я теперь находился в полной уверенности, что уже завтра ее возможности будут ей известны, а ее желания полностью подчинены этим возможностям и ее предназначению в исполнении возложенной на нас миссии. И это успокаивало. Почему-то вспомнился известный киноперсонаж с его исторической фразой: «Эх, кабы в моей работе бабы не нужны были!»

Первое, что я увидел перед собой, очнувшись с жуткой головной болью, была алюминиевая миска с водой. Я лежал на полу в позе эмбриона лицом к стене, оклеенной дешевыми выцветшими обоями, а руки мои были скованы наручниками. Никелированные браслеты, в свою очередь, были довольно массивной цепью прикреплены к стояку отопления. Я с трудом перевернулся на живот и начал пить невкусную, отдававшую металлом, но такую желанную для меня сейчас воду. Стоя практически в позе «пьющего оленя», говоря русским языком — рачком, я задумался о том, что же такое со мной приключилось. Каким-то образом я из уверенного в себе и практически здорового человека превратился в этакое ракообразное существо в браслетах и с больной головой. Впрочем, болела не только голова, ныли ребра, наручники больно впивались в кисти, а вся левая часть тела, затекшая от долгого лежания в одной позиции, как будто прокалывалась изнутри тысячами иголок.

А так хорошо заканчивался вчерашний вечер… От Веры Григорьевны я отправился поужинать. Улитки, фуа-гра, изрядная доза виски «Фэймос Трахтенберг» в любимом ресторане — все это настраивало меня на самые положительные эмоции. Вообще-то когда я выпиваю, то становлюсь, в отличие от многих других людей, не агрессивным, а очень добрым. Могу дать денег, с удовольствием фотографируюсь с кем ни попадя, готов накормить и напоить совершенно случайного человека. Вот и вчера я весь вечер раздавал автографы, рассказывал анекдоты и даже (о ужас!) спел со сцены песню на стихи Сергея Есенина «Ты еще жива, моя старушка…». Последнее случается со мной крайне редко и свидетельствует о том, что, во-первых, я основательно выпил, во-вторых, у меня отличное настроение и, в-третьих — я хочу видеть в таком же настроении тех, кто меня окружает. Но, по всей видимости, мои позитивные флюиды передались отнюдь не всем… Кому именно так не понравилось мое пение накануне, я вспомнить никак не мог. Не очень трезвый, но и не пьяный в стельку, я вышел из ресторана и двинулся в сторону дома, благо до него было минут десять неторопливой ходьбы. Пройти успел метров сто. Остановился, чтобы закурить. А потом почувствовал сильный удар по голове. Вот, собственно, и все…