Бескрылые птицы - Луи де Берньер Страница 18

Чтоб видеть свежую листву.

Чтоб слышать детский лепет…

…Лицо мое почернело…

Мне страшно, я слышу

Стук лопаты

И звон кайла…

…Где наше золото и серебро?..

Твои поцелуи слаще меда,

Но прощальный поцелуй ядовит и горек,

Как твой уход.

Я поцеловала тебя, коснувшись губ Со вкусом печали…

…Сделай мне окошко для птиц…

Простись навсегда с улочками,

Твоим ножкам боле не ступать по ним…

Повенчанная с Харосом [23],

Восстань!

Твоя дочь ждет тебя…

…Сделай окошко для птиц…

Скажи, любимая, как принял тебя Харос?

Охотник Харос, весь в черном,

Скачет на черной лошади.

Он сидит у меня на коленях, его голова на моей груди.

Голодный, он ест мое тело,

От жажды пьет мои слезы…

…Сделай окошко для птиц… полей водой…

Восстань!

Твоя дочь тебя ждет.

…Я прошу лишь окошко для птиц.

Поликсену била дрожь, петь не было сил. Глядя на двигавшуюся лопату, она подобралась к краю могилы и взяла горсть земли. Сжала кулак, земля заструилась сквозь пальцы. Поликсена поднесла горсть к лицу и глубоко вдохнула, словно могла уловить материнский запах, впитавшийся в землю. Временами она придушенно вскрикивала, и Лидия говорила:

— Пой, сестра, постарайся. Плач отопрет твое сердце.

Вдруг одна из сестер, сидевшая на корточках по другую сторону могилы, воскликнула:

— Смотрите!

Лидия остановилась. Женщина показывала на проглянувшие в темной земле куски сгнившего дерева. Лидия отложила лопату и взяла у брата Поликсены оливковый совок.

— Сначала череп, — подсказала одна старуха.

Будто Лидия не знает, как это делается! Она осторожно разгребала грунт совком, и вот он уперся в нечто твердое, но полое. Лидия смахнула землю; открылась часть черепа с глазницей. Лидия потихоньку руками расчистила землю вокруг останков. Братья и сестры Поликсены бросили в могилу белые цветы. Яловка перекрестилась и бережно подняла череп. Обмахнула налипшую землю, выковыряла и вытряхнула ее из глазниц. Потом достала из могилы нижнюю челюсть, отерла и, поправив расшатавшийся зуб, вместе с черепом положила на белую скатерку. Лидия благоговейно поднесла останки к глазам: щербатый рот с потемневшими от меда зубами — это все, что напоминало живую Мариору. Плачи смолкли. Вместо них возник жуткий звериный вой, будто стаю диких подранков застиг в степи пожар. Казалось, женщины ожидали увидеть Мариору в прежнем облике. Лидия поцеловала череп в лоб и положила на скатерку монету. Потом передала останки Поликсене:

— Все хорошо.

Ошеломленная Поликсена трижды поднесла череп ко лбу, горячо поцеловала и прижала к щеке, словно живую мать. Ее лицо исказили рыдания. Потрясенная младшая сестра хотела взять череп у Поликсены, но та вцепилась в него и закричала:

— Алимоно! Алимоно! Маалесеф! Маалесеф! [24]

Наконец она справилась с собой и разжала руки. Весь месяц Поликсена с любовью вышивала белый шарф, а теперь повязала его на череп — казалось, смерть притворяется живой женщиной. Поликсена тоже положила на скатерку монету и пустила череп по рукам. Она хотела, чтобы все увидели его и поняли, что Мариора была невиновна. Женщины брали череп и рассуждали:

— Чем ни занимайся, все придем к этому… Вот и моя мать станет такою, когда умрет, а потом ее раскопают, а в могиле только это… День превращается в ночь… Ах, если бы кости могли нам рассказать, как там… Мы просто свечки, что сгорают в одночасье… Даже бог смерти боится кончины… Где теперь ее тревоги?.. Смерть — покров для всего… И зачем тогда деньги, хороший дом?..

Поликсена протолкалась сквозь толпу и сняла Филотею с ограды.

— Пойдем, поздороваешься с бабушкой, — сказала она, ведя дочь к могиле. — Гляди, она освобождается от земли, давившей ей грудь, и в последний раз выходит на свет.

Держась за материну руку, Филотея смотрела, как Мариора кость за костью восстает из могилы. Едва ли девочка понимала, что происходит, но догадывалась, что в ее маленькой жизни это самый серьезный момент, который больше завораживал и удивлял, чем пугал. Она растерянно смотрела на мать, потом, прикусив губу, переводила взгляд в могилу, откуда Лидия одно за другим доставала ребра и аккуратно раскладывала на белом полотне, расстеленном возле ямы. Эти легкие, испачканные в земле кости никак не связывались с женщиной, чьи лицо и голос Филотея смутно, но помнила, и чьи нежность и доброта уже вошли в анналы семейных преданий.

Лидия трудилась, не обращая внимания на поток советов:

— Не забудь пересчитать кости… гляди, не поломай чего… вон там кости от руки, вон, маленькие такие, смотри, не потеряй… было золотое кольцо… и серебряный крестик… сначала вынимай ступни, а потом ноги, тогда не спутаешься…

Когда достали половину останков, по толпе пробежал шумок, и все лица обратились к воротам. Там стоял Рустэм-бей: гордая осанка, свежевыбрит, напомаженные усы и голова. Красная феска вычищена, сапоги надраены, за кушаком пистолеты с серебряными рукоятками, ятаганы и клинок, отнятый у Селима. Повисла мертвая тишина. Рустэм-бей двинулся вперед с властной уверенностью, что толпа расступится и даст ему дорогу. Он резко и четко, почти по-военному, замер у самого края могилы и пристально глянул вниз.

Поликсену охватил праведный гнев, снедавший ее все три года, пока по городу гуляла и кружила молва. Она выхватила череп у женщины и подняла высоко над головой. Подошла к ограде, гордо пронесла череп перед мусульманками, потом двинулась обратно, смело бросая гневные слова, точно обвиняя:

— Разве это голова отравительницы? Посмотрите! Всего три года, а земля уже ее приняла! Земля ее не оттолкнула! Она впустила ее! Всего три года! — Она торжествующе обернулась к женщинам на кладбище и, тыча им в лица черепом, закричала: — Где плоть? Есть хоть лоскуток кожи? Хоть прядка волос? Что осталось от глаз, губ, языка? — Уверенная и осмелевшая в своем негодовании, Поликсена не спустила и Рустэм-бею. — Чиста! Чиста! — истерически вопила она, показывая ему череп. — Чиста, как скала! Как снег! Невиновна! Невиновна!