Чероки - Жан Эшноз Страница 18

12

Тем не менее через три часа Жорж явился на площадь Трокадеро, но прошло двадцать минут, а Женни Вельтман все еще не было, и Жорж занялся перечитыванием позолоченных изречений Поля Валери на стенах дворца Шайо [20]. Он заказал кофе, потом повторил заказ, а потом какой-то молодой человек, до этого уже дважды или трижды проходивший мимо его столика, уселся на ближайший к нему стул.

— Надеюсь, не побеспокою, — бросил молодой человек почти утвердительно.

Жорж ответил уклончивым жестом. На площади Трокадеро имеются четыре или пять кафе, довольно просторных и в это время дня почти пустых, свободных мест предостаточно, и нет никакой нужды тесниться таким вот образом. Именно это и означал жест Жоржа.

— А что, столик забронирован? — осведомился молодой человек, доказывая, что он правильно понял этот жест.

— Можно сказать и так, — ответил Жорж.

— И напрасно, — отрезал тот, — она все равно не придет.

Жорж пристально оглядел наглого незнакомца и отметил его атлетическое сложение, очень белую кожу и белокурые, почти бесцветные волосы, как будто его долго вымачивали в жавелевой воде. Он походил на ангела-тяжеловеса, а сиротливая улыбка бывшего сына полка говорила о том, что его слишком рано отлучили от груди и слишком часто заставляли отбывать наказание в темном чулане. На запястье у него поблескивала массивная цепочка белого металла с выгравированным именем — Батист.

— Она на вас недурно смотрится, — сказал Жорж.

— Мерси, — ответил Батист. И настойчиво повторил: — Она не придет, не ждите. Они никогда не приходят.

— Вы говорите обо всех женщинах в принципе?

— Я пришел вместо нее.

— Вместо кого?

— Вы же знаете, вместо Женни Вельтман.

— Ладно, — холодно сказал Жорж. — Чего вы хотите?

— Некогда объяснять, придется нам с вами туда проехать.

— Куда это — туда?

— Придется туда проехать, — повторил Батист. — Вставайте, поехали.

— Ну уж нет, — возразил Жорж. — Ну уж нет.

— Вы хотите ее увидеть или как?

Их ждал голубовато-серый «Форд Капри», припаркованный в боковой аллее авеню Клебер. Жорж колебался.

— Давайте садитесь, — приказал Батист, — вы с ней познакомитесь. И с другими тоже. У вас еще вся жизнь впереди.

Сиденье было слишком выдвинуто вперед, и Жорж никак не мог распрямить ноги, ему пришлось их поджать, и он зашарил вокруг себя в поисках какого-нибудь рычага, сдвигающего кресло назад. «Не старайтесь, сломано», — бросил Батист. Чтобы попасть на авеню Ваграм, «форд» описал элегантный полу-эллипс на площади Звезды, презрев многочисленные приоритеты. Жорж вцепился одной рукой в спинку сиденья, а другой уперся в лобовое стекло. «Не бойтесь, я свое дело знаю», — буркнул Батист. «Все так говорят», — бросил Жорж. Они проехали площадь Клиши и площадь Бланш, проехали Пигаль и Барбес, где бурлила нервная, напряженная жизнь активной части населения, а затем Ла-Шапель, где толпа была уже не такая вздрюченная. Их маршрут, до этого чисто бульварный, теперь, после авеню Секретан, осложнился путаницей тесных улочек. Жорж даже не успел прочесть название той из них, в конце которой Батист затормозил, припарковав «форд» возле кирпичного здания, украшенного желто-зелеными керамическими розетками в виде кочанчиков цветной капусты.

В здании имелся лифт, и он вознес их на шестой этаж. Батист постучал в дверь направо от лифта, и Беатрис тотчас открыла им. Она ввела Жоржа — его одного — в комнату, обставленную как приемная, без видимой заботы о роскоши или интиме, где уже сидел Берримор со стаканом бесцветного напитка в руке. Он холодно поздоровался с Жоржем и предложил ему другое кресло и другой стакан. Он поднял свой, Жорж вяло последовал его примеру, и они выпили. Напиток представлял собой слабо подслащенный сироп с привкусом какого-то трудно распознаваемого фрукта, не то манго, не то вишни. Наступила мертвая тишина. Жорж рискнул нарушить ее.

— Эти штуки без красителя, — сказал он, — нужно долго соображать, чтобы определить их на вкус. А это лишнее усилие, вы согласны? Раньше было много проще. Желтый — значит, там лимон. Зеленый — мята, оранжевый — апельсин. Никаких проблем, пей себе на здоровье. По-моему, так оно лучше.

Берримор оставил эту реплику без ответа. Он вперил в Жоржа острый взгляд.

— Вы пришли повидаться с Женни Вельтман, не так ли? — произнес он бесстрастным, размеренным голосом, напоминавшим гул холодильника. — Вы ее друг.

— Да, — ответил Жорж, — то есть почти друг, я совсем недавно встретился с ней и…

Берримор остановил его, подняв худую руку, словно уже знал все это или, наоборот, не хотел знать.

— Не волнуйтесь, вы ее увидите.

— Да я не очень-то и волнуюсь, — сказал Жорж. — Вы что, ее друзья? Или родственники?

— Или родственники, — повторил Берримор. — Да, именно так, родственники. Совершенно верно.

Он встал, подошел к окну и начал рассматривать другое окно, абсолютно идентичное, вплоть до такого же цветочного горшка на подоконнике, но расположенное по другую сторону внутреннего двора дома. И снова мертвая тишина.

— Вы не очень-то похожи, — сказал Жорж. — Я имею в виду, не очень похожи на нее.

— Это верно, — не оборачиваясь, подтвердил Берримор.

Он по-прежнему пристально глядел на противоположное окно, даже прижался носом к стеклу, которое тем не менее ничуть не запотело, словно его дыхание было ледяным. В третий раз наступила мертвая тишина, и Жорж подумал: ну, хватит с меня.

— Ладно, — сказал он, — я, пожалуй, пойду.

— Так вы не хотите ее увидеть?

Жорж молча воззрился на Берримора.

— Можете идти к ней, она там. Как раз напротив. Не верите, смотрите сами.

Взволнованный Жорж неловко, с некоторым усилием выбрался из кресла, почему-то не очень при этом спеша. Ему казалось, что он идет ужасно медленно и занимает слишком много места в комнате, однако, подойдя к окну, он действительно увидел в окне напротив Женни Вельтман, все в том же черном платье; правда, сквозь темное, поблескивающее стекло трудно было различить, есть ли на нем маленькие серо-голубые вставки. Она сидела так неподвижно, что на мгновение ему почудилось, будто это ее портрет или манекен, — но нет, они находились достаточно близко друг к другу, чтобы ему был виден трепет ее ресниц. Он захотел улыбнуться, помахать ей, но не смог: их разделяла пропасть, глубокая пропасть, на дне которой виднелись мусорные баки, засохшие цветы, сломанные игрушки, обгоревший телевизор, дырявая велосипедная шина.

Прошла минута, и Женни Вельтман прижала палец к губам — это могло означать что угодно, — а потом исчезла. Жорж остолбенело пялился на опустевший четырехугольник окна, словно на белый экран по окончании фильма. Когда он обернулся, Берримор снова сидел. Жорж вернулся к своему креслу и упал в него со смешанным чувством огромного облегчения, сладкой удовлетворенности и тяжелой усталости.