За что мы любим женщин - Мирча Кэртэреску Страница 18

И тут я оказался, один на всей обратной стороне террасы, лицом к лицу с тем созданием из музея! Карлица стояла, опираясь лопатками о балюстраду, за которой Турин, с его крышами, стенами и куполами, простирался до горизонта. На фоне магического (если не дьявольского) города она выглядела форменной сибиллой. А может, она была протуберанцем, который город посылал мне и который достал меня и здесь, на высоте двух сотен метров над бесконечными аркадами. На сей раз она смотрела на меня. Вне всякого сомнения, она знала меня, по музею или по сну. И снова от всплеска адреналина я покрылся гусиной кожей. Все же мне и в голову не приходило бежать, вернуться к успокоительным Альпам по ту сторону террасы. Никогда не было у меня такого мощного чувства, что все предопределено. Что-то должно было произойти. Вот сейчас, вот сейчас — проносилось в голове. И это произошло: женщина, доходящая мне до груди, подняла вверх, ко мне, свое свинцовое лицо, вперилась мне в глаза и прошептала «Мирча» так внятно, как иногда тебя окликают, как будто из твоего собственного мозга, из его сердцевины, когда ты очень устал и вот-вот уснешь. Все было взаправду, взаправду, взаправду. И сшибка наших взглядов, и нечеловеческое выражение ее глаз. Я не выдержал, бросился наутек, на ту сторону террасы. Марко и Бруно перепугались насмерть. Бруно, будучи похрабрее, сбегал туда, откуда я появился. «Ничего особенного, — сказал он по возвращении, — туристы и туристы…» Я еле дождался лифта, куда мы снова втиснулись вместе с японцами и шведами, которые тоже ездили посмотреть панораму города и Альпы. Не помню, как я оказался внизу, на блестящей мозаике гигантского зала. Не помню, как улетел, в тот же вечер, на самолете, как взял такси в Отопени и как добрался до дома.

Я обескуражен и испуган до сих пор.

Самая замечательная женщина в мире — та, которая любит тебя по-настоящему и которую ты любишь по-настоящему. Все остальное неважно. Раз, в лицейские времена, мы с приятелем, два закомплексованных недоумка, шлялись по бульвару, раздавая оценки «чувихам», оценки столь же грязные, сколь невинные мы были в эротическом плане. Какая у этой задница, какие у той буфера… Женщины были для нас такими же предметами роскоши, как блестящие автомобили в витринах магазинов, «Вольво» или «Мазерати». Мы и мечтать не могли, что нам когда бы то ни было может обломиться такое. У кинотеатра «Патриа» мы завидели офигительную штучку и остолбенели: какие ноги в черных чулках в сеточку, какая круглая попа и какая тонкая талия, какой прикид, какая рыжая в мелкий завиток, будто проволочная, грива волос… Мы вертелись вокруг нее, разглядывая и спереди тоже: надо же, какие груди, совершенство, как в альбомах по искусству, которые в те времена заменяли нам «Пентхаус». Для кого было это существо, какова могла быть ночь секса с такой феминой? В конце концов мы встали в очередь за билетами, не упуская ее из виду и не прекращая комментарии по типу «Сказки сказок». [20]И вдруг слышим: «Ничего так, подстилка, а? Вам, малявкам, тоже понравится…» Это говорил какой-то премерзкий тип, который стоял в очереди перед нами, лузгая семечки. «Только послушайте меня, я таких много обработал: если увидите, как она крутит задницей, знайте, что тут где-то поблизости мужик, который сыт ею по горло! Хоть бы она была самое то во всем мире, хоть самое Брижибардо, все равно приестся, как мне моя супружница…»

Я не представлял, что эти замечаньица произведут на меня такое впечатление. Как можно пресытиться самой красотой, как можно даже просто прикоснуться к этой невообразимости? Да за такое отдашь все на свете. Может ли мужчина желать большего, чем обвить рукой ее талию, долгие минуты смотреть в ее глаза, тихонько распластать ее на постели… Вынуть ее из шелковистой кружевной оболочки… Тут мое воображение стопорилось, я не мог вообразить, как это — заниматься любовью. Стоило мне об этом подумать, я видел только розовый океан, который накатывает на тебя и топит, и топит…

Потом пошли реальные женщины, женщины из сна, женщины из книг, женщины из реклам, женщины из кино, женщины из клипов, женщины из порнографических журналов. Все разные, и каждая предлагала что-то свое. В некоторых я влюблялся, и всякий раз начиналось так же: первый знак, что я могу ее полюбить, всегда был тот, что я не мог представить себе, как это она «крутит задницей». Даже если и крутила. Мозг мужчины отягощен гормонами. Даже самый утонченный интеллектуал — даже и он, в любом возрасте, думает, каково это — лечь со скучающей, незнакомой особой. Но когда ты знакомишься с самой замечательной женщиной в мире, с той, которую ты сможешь полюбить, тебе подается, должен быть подан знак: ни ног ее, ни «буферов» просто не замечается, как будто гормоны секса и агрессивности устраняются из твоего испорченного мозга, оставляя его невинным, как у ребенка, и видным на просвет, как рожки улитки. Когда мы занимаемся сексом, включены мужские мозги, но когда мы любим, мозги у нас детские — доверчивые, зависимые, настроенные отдавать и получать нежность и теплоту. Замечательные женщины моей жизни, все те, которых я любил по-настоящему и которые отвечали мне любовью на любовь, были в некотором роде бестелесными, они были чистой радостью, чистым неврозом, чистым опытом. Чувственность, иногда очень далеко заходящая, была всего лишь ингредиентом в сложной и истощающей авантюре разума.

Так вот, для меня не существует «самая замечательная» ни в смысле 90-60-90, ни в смысле блондинка, брюнетка или рыжая, высокая или миньонка, продавщица или поэтесса. Самая замечательная есть та, с который я мог бы иметь виртуального ребенка по имени «ты и я», «наша любовь».

Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь путешествовать на машине с правым рулем, которая едет по левой стороне дороги, то есть на британский манер. Мне доводилось, и должен вам сказать, что ощущение это — страннее некуда. Есть такие болезни мозга — Оливер Сакс перечисляет их в своей знаменитой книге, [21]— которые провоцируют иллюзии, от забавных до кошмарных. Ощущения могут быть разные: что у тебя пропала половина тела, или что самые близкие тебе люди, жена, например, или отец, это не они, что их подменили, и они замышляют что-то против тебя, или что ты видишь самого себя со спины, на расстоянии метра, как в некоторых компьютерных играх. Что-то такое ты чувствуешь и когда сдвиг происходит не в твоем мозгу, а в окружающем мире. Когда едешь не по той стороне шоссе, это — как сон. Что-то не в порядке, что-то, на первый взгляд, незначительное, но оно ставит под вопрос весь универсум и, в конце концов, твое собственное в нем положение. Съежившись на заднем сиденье огромного «ровера», я не мог в тот ирландский вечер подавить в себе ощущение, что мы едем по встречной полосе и что с минуты на минуту грянет лобовое столкновение.