Серебряная Инна - Элисабет Рюнель Страница 18

Ее руки больше не ее руки. И не руки Кновеля. Это руки чужака, и они делают ее тело новым и незнакомым. Под его рукам она чувствует себя нетронутой. Она — непаханое поле, нетронутая земля под своими кончиками пальцев, и внутри нее раздается призывный крик.

Глубоко внутри нее живет взгляд чужака. Она чувствует на себе его руки. Хотя тогда она вскрикнула и убежала, Инна успела заметить, что в его взгляде была только доброта. Может, поэтому она и убежала. Ей хотелось сохранить этот взгляд. Он придавал силы жить.

Палец исчез внутри, и Инна выгнулась дугой, запрокидывая голову. Она ни о чем не думала. Только удивлялась. Эти постыдные места и такая свобода. Такая готовность. Такой голод. Что во всех этих вещах было счастье, о котором она и не подозревала. Огромная комната, в которую ей только предстояло войти.

Инна поднесла палец к лицу и понюхала, прежде чем вытереть о юбку. Потом оправила одежду, заперев в ней тело, и застегнулась. Ополоснула руки и лицо и принялась за работу. Пока молоко процеживается через сито, Инна думает о том, как бы снова увидеть его лицо. Увидеть то, что разбудило в ней все эти чувства.

Воздух раскалился от ее присутствия. Его тело налилось свинцом. Он чувствовал, как напряглись мышцы под кожей.

Каждый его шаг был пойман ее глазами. Она задавала тон каждому его движению. Сколько раз он ее видел? Один? Два? Арон слышал, как хрустнули сучки под ее ногами, видел, как шевельнулась ветка в сторону, будто челка, которую убирают с глаз. Но не подавал виду, позволяя ей беспрепятственно изучать его, позволяя ее глазам ловить каждый его шаг. Воздух раскалился до предела. Все вокруг закипело: горы, свет, болотистая местность, простиравшаяся на километры вокруг. И когда он двигался, девушка двигалась вместе с ним, пригнувшись, спрятавшись. Стоило ему остановиться, как незнакомка тоже замирала, незаметная, невидимая. Но ее взгляд словно превратился в рамку, в которую вписался весь его мир.

Это была игра, и Арону нравилось в нее играть. Играть с близостью, с жаждой, с тоской. Но с каждым днем тоска усиливалась. А приходила она не каждый день. Такое внимание к его персоне льстило Арону и разжигало его любопытство. Он все время искал вокруг признаки ее присутствия, как собака пытается учуять знакомый запах. Иногда ему казалось, что от одиночества он повредился рассудком. Или что это она безумна и хочет заразить его своим безумием. Он вспоминал ее крик. Чувствовал ее страх, когда незнакомка смотрела на него. От этого ему тоже становилось страшно. Потому что за этим криком скрывался другой крик, и картины пожара, и испуганные лица братьев и сестер, безумный крик матери, раздиравший холст его памяти в клочья.

Зачем она за ним следит? Почему не прекратит это? То, что начиналось как игра, теперь все больше напоминало болезнь. Арон думал, что должен заставить ее прекратить это, встретиться с ней лицом к лицу. Что ей нужно? Что она хочет увидеть? Его? Ей нужен он? Тот, кто утопил свою жизнь в воде, как топят новорожденных котят, бросив их в мешок с тяжелыми камнями. Тот, кто пасет чужих лошадей в чужой земле. Тот, кто зовет себя Ароном, тот, кто показывает морского конька детям и закрывает уши, чтобы не слышать крик со дна морской пучины, куда все сгинуло? Зачем он ей? Почему от ее взгляда его бросает в жар? Почему он вынужден сгорать от тоски? Никогда раньше Арон не испытывал такой жажды. Нужно прекратить эту игру, пока не случилось что-нибудь ужасное. Но нельзя ее напугать. Нельзя допустить, чтобы она опять закричала, столкнув его лицом к лицу с самим собой и заставив старые раны кровоточить.

К счастью, Лурв бегал с лошадьми и не мог напугать незнакомку. Арону непременно нужно было снова увидеть ее лицо. Несколько дней он гадал, как это можно устроить. Под конец его осенило. Нужно притвориться, что он поранился. Упасть, сделать вид, что он поранил ногу, немного постонать в траве. Может, тогда она подойдет? Если он сделает вид, что ему по-настоящему больно? Весь вечер Арон прикидывал, как лучше это сделать. Она непременно придет, чтобы помочь ему, и заговорит с ним.

Так он мечтал, пока сон не сморил его, а произошло это почти перед самым рассветом.

На следующее утро Арон пересчитал лошадей и поздоровался с каждой — это уже вошло у него в привычку, — проверил, нет ли у них ран или болячек, и решил, что можно приступать к осуществлению задуманного. Отошел на какое-то расстояние от лошадей и стал ждать. Он должен был точно знать, что она поблизости, когда будет падать. Недостаточно почувствовать ее взгляд, ему нужны более веские доказательства. Если она вообще придет сегодня. Арон уже успел сообразить, что у нее очень много дел.

Но она все-таки пришла. Арон услышал шаги и почувствовал на себе ее взгляд, от которого его бросило в жар. Теперь главное — не оплошать. Чтобы получилось, как он задумал, нужно было идти естественно, время от времени останавливаясь: так будет проще понять, где она прячется.

Арон пошел. Это было нелегко. Он чувствовал себя марионеткой, управляемой кем-то другим. Нужно было продумывать каждое движение руки и ноги, каждый поворот головы и при этом держаться естественно и делать вид, что так оно и надо. Идя таким образом, упасть было проще простого: Арону с трудом удавалось удержать равновесие.

Через какое-то время он вышел на полянку, поперек которой лежала упавшая ель. Поблизости было полно мест, где можно спрятаться. Арон опустился на ствол и запрокинул голову. Над ним, окруженное елями, точно ресницами, открывалось синее око неба. Как будто смотрит на меня, подумал Арон. Прошла минута-другая, и совсем рядом раздался легкий хруст, словно наступили на сухую шишку.

Он не двигался. Сердце бешено колотилось в груди. Ему было трудно дышать. Голова закружилась. Наконец Арон поднялся и словно в тумане пошел в лес. Через пару шагов путь ему преградил муравейник, и Арон остановился, чтобы собраться с мыслями. Снова пошел дальше, остро ощущая ее присутствие.

Заметив впереди искривленный корень, он нарочно зацепился за него ногой и бросился на землю лицом вперед.

— Ай! — непроизвольно вскрикнул он от острой боли. Больно было по-настоящему. Очень больно. Земля пахла кровью. Арон лежал, прислушиваясь. Где она? Вокруг было тихо. Ни шагов, ни хруста веток. Он приподнял голову и осторожно коснулся носа. Из него текла кровь. Арону стало стыдно. Может, ему вообще все это померещилось. А ему не хотелось, чтобы она видела его сейчас таким, всего в крови и земле, сгорающим от стыда. Приподнявшись на локте, он посмотрел на ноги и попытался ими пошевелить. При этом правую пронзила такая острая боль, что у Арона перехватило дыхание. «Идиот! — выругался он про себя. — И как ты теперь собираешься пасти лошадей?»

Кровь шла носом. С большим трудом Арон перевернулся на спину, от боли в ноге с губ его сорвался стон. Зажав рукой нос, он запрокинул голову. В голове трещало, как трещат кузнечики летней ночью на юге, где по ночам темно. Казалось, он выпал из ее взгляда, из мира, который на нем держался. Теперь остался только он, стыдом пригвожденный к земле. Арон из ниоткуда. Арон, пастух, обезумевший от одиночества и пустоты этих мест. Ему хотелось ругать и проклинать себя. Насмехаться над собой и плакать.