Загадка - Серж Резвани Страница 18

— Но, может быть, в этих расхождениях и кроется разгадка, — размышляет Поэт-Криминолог. — В любом расследовании нужно исходить из привычного взгляда на вещи. Пока же судьба дала нам уникальную возможность пойти другим путем. И этот путь — вы! Вы не только хорошо знали всех Найев, но и изучили их творчество.

— С тех пор как вы обратились ко мне и я побывал на пустой яхте, я в этом глубоко сомневаюсь, — возражает Литературовед. — Раньше я был спокойным и беспристрастным исследователем, а теперь, когда вы взвалили на меня все эти рукописи, я совершенно лишился покоя и не могу уже быть по-прежнему беспристрастным. Я подхожу к каждому слову писателя как исследователь. Я подхожу к каждой запятой писателя как исследователь. Но исследователь должен обладать беспристрастностью, чтобы уличить в небеспристрастности любого хорошего писателя. Хотя я всей душой обожаю свою работу, я начинаю ненавидеть исследователей и себя в том числе! С тех пор как я узнал о гибели всех Найев, я ненавижу свою книгу, а одна мысль о том, что мне придется сутками копаться в их рукописях, приводит меня в удручающее состояние. Теперь слишком поздно — я всего лишь специалист по творчеству литературного семейства Найев. Я отдал столько лет своей жизни, чтобы написать эту книгу, я буквально жил ею, и теперь вся эта работа поставлена под сомнение! Если бы вы знали, что скрывается в этих рукописях! Все то ценное, что я собрал об их семействе, в один миг обесценилось! Это полный провал! Есть все основания пустить себе пулю в лоб. Вам смешно? Я тоже смеялся всю ночь среди этих графоманских отбросов. Я не рассказывал вам об одной исследовательнице, пишущей на тему «Почему лорд Джим?» Всю свою жизнь она посвятила тому, чтобы доказать, что Джозеф Конрад, прожив в Йере во Франции, сбежал из этого городка из-за нелепой истории с разорванной помолвкой. Чудесным образом избежав мести пуританского общества, он погрузился в творчество и превратился в писателя Конрада. Исходя из этого факта, она проводит параллель между ним и лордом Джимом. Лорд Джим, виновный в том, что сбежал вместе с паломниками с судна, за которое нес ответственность, бросив его в открытом море, олицетворяется ею с молодым Конрадом, убегающим от любви. По ее мнению, без этого романа не было бы Фолкнера, Лаури, произведений о разбитых сердцах, как у Юлия Найя и Розы Зорн-Най.

— По-моему, нам пора возвратиться к Карлу Найю, рождению его детей и смерти Бель, — с нетерпением говорит Следователь.

— Итак, встречаясь то с одним, то с другим братом, я внезапно осознал, что конченым человеком является вовсе не тот, о ком все думают, — рассказывает Литературовед. — Юлий был изначально сильной личностью, обладавшей незаурядным умом. Карл, наоборот, отличался невероятно слабым характером. Всемирно уважаемый писатель представал перед публикой в тщательно продуманном обличье, скрывавшем его слабые стороны — он не мог обходиться без всякого рода ясновидящих, к примеру, женщины с петухом, или колдуньи из Гранады, или бенгальца из Нью-Йорка. А когда их не было под рукой, он подбадривал себя мифами. «Знаете, почему Юлий, сам того не подозревая, поселился в Гранаде? — спросил у меня Карл. — Потому что Гера держит в руке гранат и кукушку: птица и фрукт, похожий на кору головного мозга. Юлий не знает, что я знаю — да! — всё! Кукушка откладывает яйца в чужие гнезда. Гранат подарила мужчине женщина, чтобы он проник в глубины своего сознания. Гера отдалась сама себе, дотронувшись до своего цветка, и родила троих детей. Я несчастный герой своей собственной жизни, — жаловался Карл Най. — Я герой, превращенный при жизни в памятник благодаря моим книгам и позиции ярого гуманиста, человек, раздавленный слишком безмерным восхищением почитателей — убивающим восхищением». Карл надолго замолчал, воображая, конечно же, что я начну переубеждать его, но я продолжал молча шагать рядом с ним. Наконец он сказал: «Каждая моя книга — это скала, на которую я взбираюсь вопреки искушению поддаться этому восхищению. Я взбираюсь, преследуемый всеми этими горящими ждущими взглядами». — «Вы считаете, что люди ждут вашей неудачи?» — с улыбкой спросил я. — «Нет, наоборот, больше всего меня угнетает то, что этим нетерпеливым читателям не хватает настоящего чтива. И эта мысль давит на меня и мешает писать. Вы не поверите, но я завидую Юлию, книги которого не имеют такого значения — то есть их ждут не с таким нетерпением, как мои. Что делать, когда эта творческая скала становится слишком крутой и на нее невозможно взобраться? Тогда я еду в Гранаду к старой цыганке с котами или отправляюсь в Нью-Йорк к слепому бенгальцу, предсказания которого самые неожиданные, самые точные. Вот как духи участвуют в моей работе! Особенно это касается Арно, который водит моей рукой и вторит моим мыслям. У меня есть целый набор тайных средств, чтобы заставить себя писать. Не смейтесь, молодой человек, это мои лекарства против сильнейшей боли — писать. Знаете, от какого слова происходит герои? От греческого heros. Эрос — несчастный бог, принесенный в жертву богине Гере. Его тело осталось под землей, а душа унеслась в рай, расположенный за северными широтами. Так вот, я, каким вы видите меня сейчас, старым и уставшим, с мешками под глазами и усами, пропитанными табаком, я — этот несчастный бог. Сразу же после смерти Бель мои дети превратились в кукушек, пожирающих меня. На протяжении многих лет они высасывали из меня то, что Бель не смогла им дать. Дети Бель пожирали меня. Курт пожирал меня. Роза пожирала меня. Франц пожирал меня еще больше, чем эти двое, так как он убил свою мать, чтобы явиться жить с нами. Все пожирали и пожирали меня! Пожирали читатели! Пожирали коллоквиумы по поводу моих книг! Пожирали критики! Пожирали фотографы! Пожирал долг быть гуманистом! А что в это время происходило с Юлием? Ничего! Он как был, так и остается безвестным! Меня раздирают на части, а он — безвестен. Я же был вдовцом Геры, несчастным божеством, пожираемым своими детьми. Кукушка в руке Геры символизировала обман в любви. Гранат и кукушка! Кора человеческого мозга и песнь! Какую любовь я получил от Бель? Троих детей, принявшихся писать раньше, чем рисовать, только для того, чтобы высосать из меня все соки. Нормальные дети рисуют и выставляют на обозрение свои рисунки точно так же, как в младенчестве выставляют свои экскременты, за что удостаиваются шумных похвал. Мои же дети, едва появившись на свет, сразу начали писать. Кипы страниц! Необъяснимое врожденное чувство стиля! И чем больше я отступал и, закрывшись у себя в кабинете, погружался в работу, тем больше Юлий превращался для этих кукушек в отца. «Это прирожденные писатели», — говорил он, протягивая мне листки, написанные Куртом и Розой. — «Не бывает прирожденных писателей, — спорил я. — Может быть, есть прирожденные музыканты, но только не писатели! Может, ты сам им это надиктовал?» — «Уверяю тебя, Карл, эти тексты написали наши дети!» Это «наши» вывело меня из себя, и я выгнал Юлия из дома. Абсурд, да и только! Я понимаю, когда дети гадят, шумят — так делают все нормальные дети! Ребенок рождается, крича и гадя. Он может быть начинающим музыкантом или художником. Но что он может выразить с помощью слов? Какие умные мысли? Скажите, какой отец смог бы терпеть маленьких монстров в своем доме? Поскольку вы собираетесь писать книгу, попросите Юлия показать первые сочинения этих детишек. Кстати, Юлий ловко подменил меня в роли отца, принимая любовь этих деток, которых только бонна-датчанка умела держать в ежовых рукавицах, требуя соблюдать тишину на верхнем этаже дома. А знаете, на что я надеюсь? На то, что когда-нибудь вы откажетесь от трофеев, добытых у меня и моей семьи. Я раздавлю вас массой деталей, и тогда ваша книга начнет вас душить и угаснет сама собой».