Ивы растут у воды - Романо Луперини Страница 18

Он смотрел, смотрел, снова втянувшись в игру приглашения и завоевания, лист, вновь упавший в бурный поток жизни. В нем снова дрожал голос Шехеразады и увлекал его.

Он стал приглашать девушек в дом в Лючерене. Ему нравилось зимой подавать орехи, сушеные фиги, овечий сыр из Пиенцы, нравился красный цвет вина в бокале, место рядом с очагом на низких плетеных скамеечках из камыша. Складным ножом он надрезал посередине сушеные фиги, раскалывал скорлупу грецких орехов, сжав два ореха в кулаке, вынимал из створок ядра, дробил их, вкладывал кусочки в раскрытую мякоть фиги. Потом соединял две половинки, придавал форму вкусной пухлой фиге и наполнял бокалы сладким вином.

Некоторые оставались ночевать у него. Тогда он ставил подвеску с грелкой под одеяло, они раздевались на козьей шкуре рядом с кроватью, потом забирались в теплые простыни и одеяла. Тепло, ощущаемое телами, усиливалось жаром крови и объятий.

Одна, очень юная, принесла с собой гитару, в ее дыхании слышался запах сигарет и моря. Она пела под гитару у камина, ее лицо освещалось пламенем. Когда она пела, раскачиваясь в такт на сильных ногах, наклонив лицо в бликах пламени, огонь освещал круглый изгиб спины, трепещущие ноздри. Ночью она прижималась к нему, ища не любви, а защиты.

Несколько месяцев он любил девушку с шероховатой кожей. Она приносила сумку, полную продуктов, домашней утвари, полотенцев; хлопотала около него, как терпеливый муравей. Она была аккуратной, упорной, организованной. Она не захотела сразу заняться любовью — потому что она еще ни с кем не занималась любовью и — как она говорила — была еще не готова. Она спала с ним несколько раз, ограничиваясь нежными объятиями. Потом сходила к гинекологу, приобрела средство контрацепции, выбрала день.

Они расстались, так как она была скорее женщиной верности, чем страсти, окружала его не любовью, а заботой. Это произошло еще и потому, что он познакомился с девушкой, наполовину арабкой, наполовину англичанкой, с пунцовыми губами, черными волосами до талии, с молочной кожей. Она была беспокойной, высокомерной, одевалась всегда в черное, как в трауре, и гордилась только собственной красотой. Она раздевалась рядом с кроватью и стояла обнаженной, предоставляя ему возможность любоваться собой, ступни ног утопали в козьей шкуре, волна волос в беспорядке спадала на белоснежную спину и розоватую высокую и полную грудь. Она была недоверчивой, грустной, в плену дурных воспоминаний и несчастливых предчувствий. Она верила в передачу мыслей на расстоянии, в то, что мертвецы могут вернуться, чтобы отомстить; с ужасом вспоминала сестер, которые воспитали ее, умершего жениха, который являлся ей по ночам.

Сначала его притягивало отсутствие в ней материнского отношения к нему, ее нежелание организовывать его жизнь; ее мрачная, опасная женственность, связанная с корнями жизни и смерти. Но страхи внезапно нападали на нее, выливались в тревоги, необъяснимое раздражение, упрямое молчание. Она не понимала, что мир, смерть, мрак, люди, предметы существуют самостоятельно, независимо от нее. Она боялась ночи и покойников, но еще и пыли и птиц. Всего того, что могло случиться неожиданно и не поддавалось контролю, в том числе и любви. Тень беды, болезни, смерти простиралась на вещи и людей, к которым она приближалась. Она боялась, что тот, кого она любит, подвергается смертельной опасности, как это произошло с ее женихом. Ее красота сопровождалась мрачностью траура.

А какой одинокой и несчастной была маленькая розовощекая девушка из Квебека! У нее были мелкие жесты, простая, беззащитная прелесть. В первый раз она пришла к нему, чтобы помочь с переводом на французский язык. Они прервали работу ужином. Пока ели, разразилась буря. Град хлестал по стеклам, пропало электричество, неверный свет свечей колебался на стенах, озаряемых извивающимся блеском молний, сотрясаемых грохотом грома. Когда он выразил намерение проводить ее домой, она умоляюще прошептала: «Не уводи меня». У нее был такой вид, как будто она подверглась какому-то ужасному насилию и снова боится его. Во время любви она просила шепотом: «Нежнее».

Во второй раз он встретил ее на улице. Она шла и плакала. Рейган подверг бомбардировке Ливию, она не понимала причину всех этих смертей. «Еще и дети», — говорила она. «Причем же дети?» Она с трудом держалась на ногах. Наверное, выпила слишком много пива. «Почему люди продолжают идти так, как будто ничего не случилось?» — спрашивала она. Он отвел ее домой, положил в кровать, остался у изголовья, гладя ее по лицу, пока она не уснула.

Следующие несколько недель он пытался защитить ее от самой себя, излечить от смутной боли, делавшей ее такой чувствительной к насилию в мире и такой несчастной.

В вечерних августовских сумерках автомобиль быстро скользил вдоль берега реки Утауэ, мчась в Монреаль. Широкая река текла через пруды и луга навстречу огромной красной луне, поднимавшейся над горизонтом. Беспредельное небо соприкасалось с линией земли. Взгляд не наталкивался на препятствия, не мог остановиться на холмах и горах, а устремлялся вперед в безграничные пространства. Когда луна поднялась так высоко, что могла смотреть на себя в Утауэ, хотя еще не совсем угас дневной свет, он подъехал к деревянному дому, в котором жила девушка-канадка с родителями.

Это было маленькое село, а не город. Много одинаковых деревянных домов, далеко друг от друга, с площадкой для автомобиля впереди, с креслом-качалкой под аркой, с огородом позади дома, со стороны реки. Первое движение утром — включить телевизор, последнее в конце дня — выключить его. Раз в неделю покупки в огромном торговом центре, единственном месте встречи населения.

Мать весь день проводила, неподвижно сидя у телевизора. Отец — с раздутым от пива животом — ходил за покупками, готовил еду, после ужина ставил кассету с фильмом, растягивался перед телевизором в кресле-качалке, пил одну за другой банки пива, рыгал.

Он смотрел на мать, на отца, старался понять, спрашивал. «Отец, — говорила девушка из Квебека, — когда я была маленькая, держал меня за руку, чтобы я уснула. Потом он уехал работать в Соединенные Штаты на гидроцентраль, хорошо зарабатывал, но вернулся дурным, стал пить. Я не могла спать по ночам от страха, зная, что он придет пьяным. Он приходил поздно, кричал, я в ужасе ждала в кровати, что он подойдет ко мне. Потом и сама начала пить время от времени». «А мать?» — спрашивал он. «Она ничего не делала, была измученной, подавленной, плакала».

Квебекская девушка работала на гидроэлектростанции на реке Утауэ. Река была перегорожена плотиной из железа и стали, с высокими опорами и гигантскими металлическими тросами. Вход на электростанцию находился на другом берегу реки, и надо было переплывать реку на пароме, перевозившем машины и людей. Гостям полагалось надевать накидку и каску. «Вы в Европе еще не думаете об этом, — говорила она, проводя его внутрь. — Но электромагнитные поля опасны, особенно для детей. Мир скверно устроен, никто не думает о детях, умирающих от лейкемии. В нашей стране умирает много детей, потому что много электростанций». Надо что-то делать, чтобы защитить детей, говорила она, закрепить законодательством минимальное расстояние от линий электропередач до школ, детских садов, больниц, жилых домов. Но за этим стоят большие экономические интересы, закон заморожен, никто не ходатайствует о его одобрении. Она продолжала волноваться о судьбах детей, качала головой, говорила, что никто не думает о детях и что мир отвратителен.