Веритофобия - Михаил Веллер Страница 18

Трафарет правды борется с трафаретом лжи — как борец представляет себе ситуацию.

Политическая, идеологическая, социальная, культурная война в обществе или между обществами, или с отдельными личностями — обычно ведется не на уровне адекватной информации, но на уровне искаженных информационных образов.

Вот есть человек, или его книга, или теория. Шаг первый к созданию негативного информационного трафарета: объект неадекватно истолкован, его мотивы и действия искажены, детали перевраны, доказательства подтасованы. Цель заранее задана: создать негатив.

А вот критик-толкователь. Он имеет собственный взгляд на предмет обсуждения, затронутый кем-то другим. Причем этот взгляд как правило не самостоятелен, но заемный. Он базируется на искусственном, сконструированном мировоззрении — и со своей позиции рассматривает не предмет спора (как вещь-саму-по-себе), но его информационную модель.

Меломан с образованием заочной музыкальной школы критикует пение Карузо, которое Мойша изобразил ему по телефону. Этот древний одесский анекдот удивительно точно отображает суть оценок, выносимых большинством оценщиков.

Связь между рассматриваемым объектом и аналитическим мозговым центром организована по принципу испорченного телефона в придачу к кривым очкам. Тэкэзэть, атмосферная рефракция и горное эхо.

Конкретный информационный образ правды борется с образом неправды. Образ правды — чаще всего плод демагогии и корпоративной истины, вложенный в мозг борца. А образ неправды создан тем же лагерем единомышленников и корпорантов, откорректирован тем же мировоззрением приверженцев как им враждебный. Точки зрения сшибаются со звоном и пролетают друг мимо друга, предъявляя победный звук.

И что важно в борьбе образов: часть критикуемой информации умалчивается, часть искажается, часть трактуется заведомо недобросовестно, в своих интересах. А собственная информация по мере нужды освобождается от конкретики и переводится на уровень демагогии — то есть формально верных утверждений, относящихся к некоей абстрактной действительности без прямой конкретной связи с темой борьбы.

Игнорируя ряд принципиальных фактов и достоверных источников, борец обрушивается на выводы оппонента, оставшиеся без доказательств и вне связи с контекстом. То есть: он обрушивается на информационную модель оппонента, которую сам же создал, резко исказив первоисточник.

То есть: сначала ставится себе задача — еще раз подтвердить, что я прав, по жизни вообще и здесь конкретно. Это даже не задача, это дежурная позиция, на том стоим и стоять будем. Затем образ оппонента рассматривается избирательно: все сильные аргументы против нас мы утопим, затеним, уменьшим, проигнорируем — зато слабые места и ошибки раздуем, раскрасим и выставим на всеобщее обозрение.

Ложь дискуссии рождается из изначально ошибочной, недобросовестной информации. Из сознательного нежелания или психологической невозможности адекватно оценить исходную информацию. Из вольного или невольного непонимания исходного материала — то есть исходная информация не приведена во взаимообусловленное единство на своем месте с общим корпусом информации всего культурного пространства.

То есть: дискуссии на гуманитарные темы не научны в том смысле, что не воспроизводят изначально условия корректного опыта. Они умственно недобросовестны. Их предмет как правило не оговорен корректно.

Какая может быть дискуссия о свободе, если сначала не оговорено для данной дискуссии понимание свободы, границы и смысл термина? Какой спор о хорошем или плохом человеке, если нет объективного рассмотрения личности и жизни этого человека на всем протяжении и в перспективе — причем не «вообще», а конкретно с точки зрения добра или зла в парадигме морали, или достижения политической цели, или адаптации в группе и т. д.

Любой дискуссии как правило предшествует искажение реальности.

Нежелание анализировать исходную реальность объясняется стремлением утвердить собственную истину — индивидуальную, групповую, корпоративную.

Необъективность в дискуссии объясняется стремлением к победе и самоутверждению. Где разум как способность к анализу информации всегда играет подчиненную цель.

Работая с образами — мы не стремимся к объективности. Мы стремимся к достижению своей цели. И информационный образ объекта неизбежно и необходимо корректируется в соответствии с полезностью и нужностью избранной точки зрения.

Коррекция информационного образа объекта подчинена цели рассмотрения этого объекта.

Очень коротко: субъект норовит бессознательно врать про объект для своей пользы.

«С человеком надо пуд соли съесть», — это, значит, чтобы его как следует узнать. А то простое ежедневное знание по бытовому общению — оно поверхностное, неглубокое. Как себя поведет человек в серьезной ситуации, чем он дышит, каков он на самом деле — это еще разобраться надо. Можно всю жизнь рядом в конторе проработать — и не узнать: а он шпион, или детей на пожаре спас, или тайный маньяк-убийца.

«Подать себя в лучшем свете», «Показать себя с выгодной стороны», — это что значит? Это значит создать о себе хорошее впечатление в чьих-то глазах. То есть? А если на самом деле ты жадный, подлый и трусливый с двумя судимостями по позорным статьям? Но ты изображаешь из себя на встрече джентльмена с безупречными манерами и умным лицом. Одеться грамотно, говорить скупо, шуткам смеяться без ржания и в скатерть не сморкаться.

Ты создал образ для употребления возможными партнерами. Вообще ты задумал их обобрать, ты профессиональный мошенник. И в твои профессиональные умения входит создавать образ честнейшего бизнесмена, вызывающего полное доверие и дружескую симпатию.

А потом суд, свидетели заламывают руки, пострадавшие ахают и стонут: такой приличный молодой человек, кто бы мог подумать!..

Это — самый простой пример расхождения между сутью человека и его образом в глазах окружающих.

Между образом человека, создаваемым для внешнего употребления, и сутью человека — всегда ножницы. То есть всегда.

Некоторые вещи «как бы» не входят в образ по умолчанию. Отправление физиологических потребностей, ковыряние в носу, некоторая интимная гигиена и прочее рыгание. Если элементы подобного интима включить в свой публичный образ — скажут о шоке, эпатаже, вульгарности и в лучшем случае художественной оригинальности. Здесь — люфт между публичным образом и лично-интимным — обычный люфт, стандартный, можно сказать.

А вот суровый начальник. Требовательный, неподкупный. Этот образ — для подчиненных. А для его вышестоящих начальников — образ другой: услужлив, понятлив, исполнителен, скромен, шутке подхихикнет в меру. О, а вот и образ для домашнего употребления: молодая стерва-жена вьет из старпера веревки, и он все терпит, и счета оплачивает безропотно, и любовников в лицо знает, лишь бы не ушла и в постели до тела допустила. Но иногда ездит к проститутке садо-мазо, и за хорошие деньги хлещет ее плетью, кроет матюгами и подвергает ужасным способам, которые даже сексуальными назвать нельзя, но ему в наслаждение: душеньку отведет до оргазма.