Коридоры власти - Чарльз Сноу Страница 18

Кабинет был захламленный в отличие оттого, что Роджер занимал в министерстве. За окном, пародийно-готическим, вечернее небо казалось адской бездной.

Я спросил, навещал ли он уже лорда Гилби. Разумеется, навещал. Два раза.

— И каково ваше мнение?

— Вам не кажется, Гилби повезло, что он вообще выкарабкался? — вопросом на вопрос ответил Роджер.

— Кажется, — согласился я. И рассказал, какие мысли посетили меня вчера в больнице, насчет психосоматической природы приступа. — Как по-вашему, я не слишком ударяюсь в психологию?

— Вы имеете в виду, если б я не напирал, если б мы все ему дифирамбы пели, он бы не свалился? Пожалуй, вы правы.

— Нет, я смотрю на ситуацию шире. Допустим, старик оклемается и вернется; что тогда?

Распространять мысль не было нужды. Я имел в виду, что человеку положения Гилби противопоказано находиться в эпицентре подковерной борьбы. В противном случае он долго не протянет не только в министерстве, но и на грешной земле.

Роджер все понял. Ответил соответствующим взглядом. Сигарета позволила ему некоторое время не отвечать словами.

— Нет, — наконец сказал он. — Греха на душу я не брал.

— Разве?

— Он вышел из игры, — пояснил Роджер. — И я тут ни при чем.

— Это точно?

— Абсолютно. — И Роджер надолго замолчал.

— Хотите, я отвечу на вопрос, который вы подразумеваете?

— Не стоит, — замялся я.

— Отчего же, — возразил Роджер. — Я готов ответить. В любом случае я поступил бы так же.

Он говорил отрывисто, будто скудный улов из сети вытаскивал. И вдруг с живостью произнес:

— Пустое. Он не прорвется. — И продолжил с саркастической ухмылкой: — Он вне игры. А вот в игре ли я — пока неизвестно.

— Каковы шансы?

Роджер ответил с привычной точностью:

— Шансы недалеко ушли от равных. Примерно шесть к четырем.

— Вам повредила ваша речь в Бассете? — решился я. — Которую вы накануне отъезда произнесли?

— Не исключено. — Он помрачнел, прищурился, словно близорукий мальчуган. — Проблема в том, что я не мог поступить иначе.

Дня через два я приехал к Гилби в больницу сразу после обеда. Гилби, кажется, за эти семьдесят два часа ни чуточки не изменился. Взгляд в потолок, волосы блестят, лицо чисто выбрито. Он заговорил о Роджере, который был у него утром. Любезно, со снисходительностью старшего друга Гилби сообщил факт, мне уже известный, — что Роджер в последней войне проявил изрядное мужество.

— По виду не скажешь, — добавил Гилби, возвращаясь к нашему более раннему разговору, — но он из тех, кому многое позволено. Очень многое.

И Гилби с удовольствием принялся рассказывать о своих подвигах. Правда, через несколько минут ему напомнили о бренности существования. Напомнил личный секретарь — торопливо вошел в палату, словно в зал музея, где в мраморе представлена бытовая сцена. Гилби, в остальном статичный, шевелил губами, я застыл подле него, деревья сделали то же самое за окном.

— Сэр, — произнес секретарь, элегантный юноша с гвардейским значком.

— Слушаю вас, Грин.

— Сэр, вам телеграмма.

— Так прочтите ее, мой друг.

Поскольку Гилби не сводил взгляда с потолка, он и не знал, что телеграмма не вскрыта. Послышался шорох бумаги.

— Смелее, мой друг, читайте.

Грин кашлянул.

— Отправлено с адреса: Лондон, юго-запад, десять. Полагаю, из Фулхема, сэр. Подписано неким Порсоном.

— Читайте же.

Я заметил, что глаза у Грина стали тусклые, взгляд — застывший и какой-то кроличий.

— Пробил твой час, и все трубы вострубят для тебя [6].

Гилби немного помолчал, а потом недрогнувшим голосом констатировал:

— Очень мило! — И добавил тоном армейского сержанта: — Очень, очень мило!

После прочтения телеграммы я выдержал минимальный диктуемый приличиями промежуток времени и попрощался с Гилби. Грину я дал понять, что нам необходимо перекинуться парой слов за пределами больничной палаты. Медсестры так и сновали по коридору — я смог дать выход возмущению только в комнате для посетителей.

Комната для посетителей была обшита панелями и содержала изрядное количество журналов «Татлер», «Филд» и «Панч». Я потребовал у Грина телеграмму.

Слова, набранные на машинке, казалось, недоумевали, как от них в принципе может быть вред.

— Идиот, так вас и так! — воскликнул я.

— Что? — опешил Грин.

— Какого черта вы не читаете телеграмм, прежде чем показывать боссу? Какого черта у вас не хватило мозгов придумать что-нибудь безобидное, раз уж вы не удосужились вскрыть телеграмму заранее?

Я снова прочел ее. Порсон. Так-так; весьма вероятно, что и Порсон. При нынешнем глобальном помешательстве можно на любого думать. Порсона я давно знаю. Только с целью сделать хоть что-нибудь я бросился вон из комнаты для посетителей, вон из больницы, поймал такси и назвал адрес — сразу за Фулхем-роуд.

Такси тащилось по послеобеденным пробкам на юго-запад Лондона. В своей прострации я не понимал, почему направляюсь именно туда. Чувства и мысли мешались, путались. Беспокойство, вина, коренящийся в подсознании фатализм и политические аспекты громоздились точно кипы бумаг на столе — чтобы разобраться в них, требовалось терпение, а его-то у меня и не было. Я мог только подгонять таксиста.

Наконец, в целях объезда пробки исколесив не относящиеся к маршруту площади, бульвары и переулки, мы выехали на улицу, плотно застроенную многоквартирными домами, неряшливыми, облупленными. Я стал читать список фамилий на парадной двери. Все фамилии были нацарапаны от руки, и только одна, напротив звонка, соответствующего верхнему этажу, значилась на захватанной визитной карточке: «Мистер Р. Порсон, адвокат».

На крыльце стояли пустые молочные бутылки. За незакрытой дверью, в темном холле, валялись письма и газеты. Я поднялся по ступеням. На второй лестничной клетке зияла распахнутая дверь ванной, видимо, единственной на весь дом. Я проследовал на последний этаж и постучался. Ответили грубым скрипучим голосом; я вошел. Да, передо мной действительно был старый знакомый — еще на двадцать лет старше и пьяный почти до бесчувствия. Последовало шумное приветствие, прерванное мной — я сунул Порсону под нос телеграмму:

— Ваша работа?

Порсон кивнул.