Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер Страница 19

У нее под рукой пиво — топливо для эго, от которого улыбка становится шире, взгляд пронзительнее. Как просто! Андреа это иногда удивляет. Бутылка вина, потом еще и еще немного — и вот малое становится большим, гадкий утенок превращается в лебедя, робкий мальчик — в яркого казанову. Андреа так старается красиво танцевать, что почти не слышит музыки, но музыка хорошая. Особенно игра Каспера. Каспер играет лучше всех.

Концерт окончен. Андреа аплодирует дольше всех и высматривает Каспера под неровные удары сердца. Видит, как он поднимается на сцену и начинает отсоединять провода. Андреа встает из-за столика и идет к сцене. Она знает, что Ребекка ждет, когда ее парень прилетит обратно в гнездышко. Но это совершенно не важно, Андреа должна довести дело до конца, и она забирается на сцену к Касперу.

— Вы потрясающе играли!

Он оборачивается. Держит что-то в руках, сияя улыбкой, волосы на лбу слиплись от пота. Андреа тянется к нему и целует прямо в губы. Затем спускается со сцены, в животе трепещут крылья бабочек. Магия пробирается, проникает сквозь пот и дым. Самая чистая магия — та, которую ищешь всю жизнь. Андреа уносит ее с собой в постель, где Марлон. Убаюкивает Янну красивой колыбельной: «Я рядом с тобой, не надо бояться ночи…» Гладит Марлона, напевает: «Ты станешь моим, Каспер». Что-то жуткое есть в этом припеве. Что-то старое липнет к губам. Чужой вкус. Хмель мгновенно улетучивается, и перед глазами — яснее ясного — Маддалена! Андреа стала Маддаленой. Или вот-вот станет. Она хищница, которая стремится разлучить влюбленных, она приносит несчастье, проносясь между ними с диким хохотом, — и мир меняет облик.

Резкий неприятный звонок телефона в желтой кухне Андреа. Она нехотя отвечает, это Каспер — запыхавшийся, торопливый, говорит «привет» и молчит, но сегодня Андреа не в силах заполнить эту тишину, и вот он набирает воздуха в легкие:

— Мы с Ребеккой, кажется, расстались.

— Вот как? — Мурашки, волшебная дрожь. Что говорить дальше? «Как жаль» или «ой»… или что? Он снова откашливается, и тогда ее захлестывает страх, вытесняющий магию.

— Ребекка нашла и прочитала мой дневник. Я писал о тебе. Что ты много для меня значишь, что ты… ну и тогда она сказала, что мне придется выбирать, и… — У Андреа отключается слух, она воспринимает только последнюю фразу: — Можно к тебе зайти?

— Не знаю, — отвечает она.

Не слишком ли часто эти слова звучат из ее уст? Словно она никогда ни в чем не бывает уверена. Хотя есть и капелька счастья, крошечная козявка, которую так легко задавить по неосторожности, а то и нарочно: раз — и все.

— Не знаю, — снова произносит голос Андреа. — Может, я лучше перезвоню тебе?

— Нет уж, это я уже слышал. В прошлый раз ты не перезвонила. — Что за отчаяние в голосе, Каспер? Оно тебя не красит.

— Ладно, заходи. Но только не сейчас, увидимся вечером…

— Можем пойти куда-нибудь поужинать, — перебивает он, — что скажешь?

«И рвение это тоже тебе не идет», — думает она, и ей хочется сообщить ледяным тоном о том, как это нелепо, что он писал о ней, хотя любит Ребекку. Зачем идти куда-то и ужинать? Чтобы поближе познакомиться с потенциальной любовницей? Но Андреа отвечает: «Да, конечно». Слова сами слетели с языка, словно только того и ждали.

— Я зайду в семь, ладно?

— Ладно. — Слова будто и в самом деле ждали подходящего момента, чтобы получилось «да», но особой радости Андреа не чувствует.

На полу кухни, прислонившись к холодильнику, в абсолютном незнании.

Магия в животе безвозвратно угасла. Андреа машинально глотает несколько таблеток. Она обнаружила, что у них есть масса преимуществ перед обжорством: никакой грязи, никакого мерзкого запаха — сплошное бескалорийное удовольствие, которое к тому же можно чередовать и с обжорством, это уже дело вкуса и потребностей. Лучше всего «Имован». От него сначала вставляет, а потом накрывает рассеянностью, расслабленностью, туманом — и еще притупляется память. Андреа хочет вернуть магию. Она не чувствует, что живет, — пока. Она ждет прихода (несколько минут настоящей жизни, жирным шрифтом — я есть). Андреа ложится на спину и смотрит в потолок, пытаясь понять, что сказал Каспер. Хотя на самом деле все довольно просто. Он сказал, что Ребекка заставила его выбирать.

Андреа не чувствует губ, их словно нет на лице: нечем произносить слова. Лежит на спине, а губ нет. Она достает бумагу-ручку и принимается составлять список. Чего не умеет Андреа:

свистеть;

гладить рубашки и брюки;

следить за домом, чтобы он был красивый, как у Лувисы;

сердиться на других, чтобы было заметно;

есть, как все остальные;

правильно говорить без таблеток;

варить варенье и компоты;

ходить колесом;

удерживать;

любить себя.

Таблетки мягко блуждают по телу. Андреа удобно устроилась, лежа на спине; в поле зрения солнечно-желтые стены и прочая дребедень: холодильник, морозильная камера, буфет, письменный стол снизу вверх, и еще цвета — картины, которые она сама нарисовала, и Марлон, сидящий среди комнатных растений. «Посмотри на меня, Марлон!» Но он смотрит на листву, которая скоро совсем опадет. Андреа размышляет о том, что такое выбор. Как просто оказаться не тем, кого выбирают. Это фильм, и она играет в нем главную роль, она выходит на сцену в сверкающем золотом боа и черном облегающем платье и с пафосом произносит: «У меня нет выбора. Не мне решать, что будет дальше в этом фильме и чем он закончится». Но в последний момент она вдруг вспоминает (господибожемой), что все это — три жизни и столько чувств — зависит именно от нее. В ту же минуту золото теряет блеск, принц с отвращением смотрит на ее рваную одежду, она запускает в него туфлей, а он кричит, что когда-нибудь она его убьет. Нет, он кричит: «Кто-то пострадает, а может быть, и совсем пропадет…»

Все в ее руках.

Маддалена: без лица, одно имя, но ее присутствие ощутимо — как в фильме, в который ты вжился так сильно, что уже не можешь провести грань между реальностью и вымыслом.

Это несправедливо. Почему Андреа должна быть козлом отпущения? Ведь из-за проклятых чувств Каспера именно она безвольно лежит на холодном полу. Почему ей нельзя просто тосковать по нему, недостижимому, до конца своих дней? Не открывай, Каспер. Не говори: «Входи — или, если трусишь, оставайся за дверью». Не говори так. Хотя Каспер и не говорил этого. А что же он сказал? Что та, на которой он собирался жениться, обнаружила его тайники, где он скрывал от ее глаз мерзкую женщину, которая теперь — не зная, не ведая — стоит у позорного столба, ни в чем не провинившись! Ведь она же ни в чем не виновата, так? Если бы он скрывал кого-то от той, которой признавался в любви, и если бы та, признавшись в ответном чувстве, не нашла его тайник, не раскрыла его тайну, если бы Лувиса ни о чем не подозревала, если бы Каспер ничего не сказал, если бы имя Маддалены осталось неназванным…