Почтенные леди, или К черту условности! - Ингрид Нолль Страница 19

Когда Бернадетта заговорила своим мертвецки-зловещим голосом, я поймала косой взгляд Аннелизы, такой коварный, что мне стало страшно. Аннелиза прекратила эту мрачную тему, переключив беседу на жизнь и — будь она неладна — на внуков и внучек. Я говорю с отчаянием, потому что не выношу, как она похваляется «сладкими малютками». Сама я не то что с чужими, но и с избалованными детками Кристиана, которые уже выдвигают мне требования, совершенно теряюсь. Однако повлиять на ситуацию не в силах. Аннелиза бежит в дом за фотографиями. Неудивительно, что с ее четырьмя детьми у нее больше всех внуков, даже при том, что старшая дочь и один из сыновей не создали семьи и живут без детей.

Даже Бернадетта полезла за очками и достала какую-то фотографию. На ней ее единственная внучка лет пяти — строгая, выглядит как настоящая принцесса. Между бабушками началась игра, кто кого перещеголяет.

Эвальд обратил свой взор на меня:

— Ну а у тебя?

— Двое парнишек, — отчиталась я, — но мне сейчас неохота искать снимки.

Он улыбается мне в ответ:

— Хорошо тебя понимаю. Пойдем, покажешь мне свое любимое местечко.

Мы встаем, пересекаем лужайку и присаживаемся под вишневым деревом.

— Бернадетте скоро пора ехать, к ужину нужно быть в больнице, — говорит он. — Надеюсь, ты не станешь возражать, если я завтра заявлюсь со своим чемоданом?

Мы опять смотрим друг на друга, я качаю головой и тихо отвечаю:

— У нас достаточно места.

Едва гости скрылись из виду, мы с Аннелизой в один голос выпалили:

— Как она тебе?

Мы невольно захихикали, — все было понятно без слов.

— У него хотя бы дорогой автомобиль, Лора? — интересуется Аннелиза, хотя совершенно не разбирается в машинах.

— Успокойся, он не спесивый индюк, это солидный средний класс.

— Я ничего не имею против спеси. Гляди-ка, она забыла свою сумку!

Аннелиза подлетает к сумке и вываливает содержимое на садовую скамейку. Очки для чтения и фотографию мы уже видели. Она копается дальше: кредитные карты, записная книжка, чернильная авторучка, коробочка с таблетками, губная помада, вышитый носовой платок, набитый наличными портмоне, связка ключей и мобильный телефон — обычный набор любой женщины, который она таскает с собой.

— Там есть водительские права?

Аннелиза качает головой, пролистывая блокнот. Мне это решительно не нравится. Кто знает, может, она так же бесстыдно роется в моих ящиках, когда меня нет дома? Собственно, мы не таим друг от друга секретов, но дело в принципе.

Аннелиза находит фотографию Эвальда, внимательно разглядывает ее и сует мне под нос.

— Как тебе это нравится? — спрашивает она и запихивает вещи Бернадетты обратно в сумку. — Сравнение с Джоном Уэйном, пожалуй, было поверхностным, я только что отыскала в его облике нечто фаустовское.

— У него больная жена, — напоминаю я, — хотя бы из женской солидарности я нахожу непорядочным твои попытки обвести эту женщину и повиснуть на шее Эвальда!

— Да я ни о чем таком и не думала! Впрочем, он симпатизирует тебе, а не мне, — заверяет Аннелиза.

От частой работы в саду ее лицо приобрело смуглый оттенок, голубые глаза соперничали в блеске с украшенными изумрудами сережками. Сегодня по случаю праздника подруга надела баварское национальное платье с вышитым узором из розовых цветов по черной ткани. Смелый вырез на груди демонстрировал покрытый веснушками, чуть помятый фрагмент груди. Должна признать, что в национальном наряде Аннелиза была хороша. Она — дитя природы, поэтому и в юные годы у нее практически не было комплексов, не то что у меня. Эвальд наверняка знает об этом. Он появился в кожаной жилетке поверх белой в синюю клетку рубашке и по виду лучше сочетался с Аннелизой, чем со своей бесцветной супругой. Настоящая мелодрама, подумала я: Луис Тренкер и «Гайервалли».

Пока Аннелиза прибирается в кухне, я нарезаю в саду букет для своей комнаты. Не хочу сидеть в почетной ложе деревенского театра, где в ближайшие дни сладострастные старички будут разыгрывать свою мелодраму. Я сделаю все, чтобы отстоять свой частный мир. Уже скоро мне дадут почувствовать себя в нижних помещениях нарушителем идиллии. Я просто влюблена в желтые английские розы, источающие нежнейший аромат. Ставлю букет в серебряную барочную вазу, доставшуюся мне из своего магазина. Какое счастье, как я благодарна судьбе за то, что этот вечер проведу в одиночестве перед раскрытым окном, наблюдая, как постепенно темнеет небо. Снизу не доносится музыка.

Перед тем как погрузиться в сон, опять вспоминаю строки из кантаты Баха и шепчу:

Там я узрю сладчайший мир,

незыблемый покой.

На следующий день мой тихий отдых был внезапно прерван. Едва пробило одиннадцать, как в дом ввалился Эвальд Штурм с чемоданом, потому что, как он сказал, ему пришлось освободить гостиничный номер. Но поскольку жене срочно потребовались очки для чтения, он сразу уедет в клинику, чтобы отдать ей сумку с вещами. Однако стоило мне удалиться с книгой под вишню, как Эвальд снова возник. По обыкновению, на очереди следует ожидать обхода сада; Аннелиза называет латинские имена растений, объясняет, на какой грядке что растет — в общем, блистает познаниями в ботанике. Я не вмешиваюсь и сбегаю из своего убежища, как только Эвальд начинает шумно косить газон. Позже он поведал, что Бернадетта категорически возражала против переселения мужа. Причем не по причине ревности, а скорее из-за гордости — им, мол, нет надобности экономить на отеле! И она, мол, не знает, как им выказать признательность за наше гостеприимство.

Ничуть не смутившись, Аннелиза отреагировала в типичном для нее духе:

— Пусть не ломает себе голову о таких вещах! Мне нужен новый телевизор. Причем такой плоский, с огромным экраном.

На обед у нас был картофель в мундире, охлажденное жаркое и знаменитый зеленый соус Аннелизы с пряными травами, выращенными на своем огороде.

Эвальд в восторге, он никогда такого не пробовал.

— Бернадетта не выставляла на стол подобных лакомств, — признается он, — жаль, что она не может попробовать!

— Нет проблем! — отвечает Аннелиза. — У нас еще много осталось. Я мигом наполню для нее стаканчик из-под мармелада!

Мне стало жутко.

В доме родителей Аннелизы царила благочестивая атмосфера; ее мать до конца своих дней молилась за пропавшего без вести отца. После того как он вернулся из русского плена, она в своей манере объяснила свое счастье тем, что так угодно Господу, откликнувшемуся на ее мольбы. Мне эта мысль пришлась не по вкусу, поскольку во время войны тысячи женщин так же молились о своих мужьях, но Небо осталось к ним глухо. Впервые оказавшись за обеденным столом в семье Аннелизы, я весело болтала и собиралась уже сунуть в рот картофельное пюре, как вдруг увидела, что все молча смотрят на меня. Подняв голову, я увидела, что семья молитвенно сложила руки и ждет меня. Мне стало неловко, и я, помню, обиделась на Аннелизу, что она не предупредила меня заранее.