Высотка - Екатерина Завершнева Страница 19

— Ты столько узнала о младенцах, — засмеялась Нинка. — Осталось применить на практике.

— Типун тебе на язык. Ну пока. И спасибо. Если будешь говорить с мамой, скажи ей, что со мной все в порядке, ладно?

* * *

Бедная девочка,

как хорошо, что ты вернулась домой.

Ты думаешь, я хочу определенности? Я ее боюсь не меньше твоего. Определенность положит конец чему-то такому, что я пока не готов отпустить. Но мне кажется, она даст возможность идти дальше, а нам надо дальше, иначе будет плохо. Что такое плохо, я вчера понял, наверное, впервые, хотя это не первая наша ссора. Но не будем о плохом, будем о хорошем.

Раньше я думал, что это я тебя учу, а оказалось наоборот. Ты учила меня видеть ночь, туман, рельсы, уходящие в твоем направлении и во всех направлениях мира. Я провел столько времени на вокзале, что обжился в нем и мне достаточно провожать и встречать, как всегда у четвертого вагона, потому что четные тихие, в отличие от нечетных, где тарахтит мотор и трясутся стекла. Во втором слишком много народу, итого четвертый и непременно у окошка.

У тебя такие жесткие требования к действительности, не понимаю, почему она уступает и ты всегда у окошка. Я тоже должен соответствовать и это меня пугает. Ты и правда сможешь жить с человеком, который тебе противен, только потому, что больше негде, или жалко его, или просто так сложилось? Или потому, что ты так решила? Ты решительная, я не очень, в итоге должно получиться.

Вокзал манит, он обещает, но мне нравится наша Москва, в которой все больше мест, где мы были вдвоем, она опутана твоими передвижениями, как той ночью, когда мы шли пешком от универа ко мне, и я нес твою сумочку, она была белая и слегка светилась в темноте, и я пытался себе представить, что бы в ней могло находиться. Студак — несомненно. Ты законопослушная и носишь документ при себе, на всякий пожарный. Что еще? Каштаны или стеклянные шарики — катать на ладони. Расческа, без нее не получается. Она выныривает из сумки, если ветер, или шапка, или просто вошла в помещение, увидела зеркало, ужаснулась. Какие-то деньги в пакетике, кошелька у тебя нет, проездной и сезонка на электричку, но за прошедший месяц только проездной. Зеркальце из бывшей пудреницы. Иголка с ниткой на случай катастрофы, и тут я каждый раз вспоминаю про коленки и клей, с чего все, собственно, и началось, сделалось более осязаемым, чем беспредметные мечты или переглядки на лекциях, пирожные, метро, контрольные… Нет, в сумочке был туман, нечто недоступное воображению, без контуров или назначения, она была нужна как сумочка, а не как вместилище полезных вещей. И я ее нес.

Лето. Я смотрел твоими глазами, видел лес, тонущее в золоте вечернее солнце, приемник с безнадежно севшими батарейками, за другими надо идти три километра в сельпо, в такую глушь мы забрались. Журналы, журналы, журналы, выпущенные как будто только для того, чтобы схватиться за них вечером, чтобы снова не схватиться друг за друга, чтобы образовался островок молчания, одиночество, пауза… Перевести дыхание, вообразить себя до, отделиться, оторваться, отделаться, выключить свет, отвернуться и не видеть, как платье, взмахивая рукавами, складывается через голову, опадает, но в темноте не видно ничего, это же деревенская, глухая темнота. Там только осязание, чтобы поверить, что все правда.

Никогда не мог до конца поверить. Поэтому каждый раз саднило, как разбитая коленка, — не воображай, что она твоя, она не твоя.

Что ж, я привык. Столько раз говорил себе, почти убедил, но этой ночью разомкнулось, ослабли какие-то винты, я подумал — нельзя привязывать, не нависать над ней, надо отпустить, пусть решает отсюда, а не по прошлым отметкам, которые никто не будет брать в расчет.

Вот, я пишу тебе — выбирай свободно, не думай обо мне, не думай о себе, это тоже ни к чему. Я счастлив уже тем, что пишу, что была сегодняшняя ночь, будет утро.

Мы прожили ночь, так посмотрим, как выглядит день?

Ты мое счастье, где бы ты ни находилась, — теперь это так.

Целую тебя спящую. До завтра. До утра.

Г. Г.

(Грустный Гарик, густопсовые глаза.)

Гарик не цербер, я не Склодовская-Кюри, родителей тоже можно понять.

С этими новыми установками я и поехала домой, мириться.

— Папа, психология тоже наука. Не такая, конечно, как ваша физика, но вполне сносная.

— Психфак — звучит не слишком симпатично, — сказала старшая сестрица Катя. Самая уравновешенная в доме, к ней даже папа прислушивается. У нее, как у неваляшки, по центру тяжести грузило присобачено, не раскачаешь. Будущая учительница математики. Непогрешимый идеал.

— Знаю, — огрызнулась я, — но твой пед не лучше.

— Значит, есть надежда, что они тебя вылечат, — съязвила младшая сестрица Вика, которая в ту пору уверенно входила в подростковый кризис и вовсю претендовала на право участвовать во взрослых разговорах.

— Тихо, кукушки, раскудахтались, — цыкнул папа. — Давайте дослушаем оратора, уже интересно.

— А это все, — сказала я, предчувствуя нехороший финал. — Сдам бе… обходной лист, заберу документы, начну готовиться. За два месяца успею.

— Ну вот что, — заявила мама, которая до сих пор сидела молча, — твой выбор — это твой выбор. Мы в нем участия не принимали и примать не будем. Готовься сама, отца не трогай. Отец, ты слышал? Никакого пособничества. Заварила кашу — пусть ест.

— Алена, ты чересчур категорична, — сказал папа примирительно. — А что если перед нами взвешенное решение? Хотя по внешним признакам не похоже… Пусть пробует, ей же в армию не идти.

— Лучше б она в армию пошла, — опять подала голос Вика. — Там из нее дурь повыбили бы. Ей от вашего либерализма один вред. Она всю жизнь делает то, чего хочет ее левая нога, она у нас исключение. Мы с Катей такой свободы и в глаза не видели.

— Дура, — сказала я с достоинством. — Тебе свободу дай, так ты покажешь, где раки зимуют.

— Хватит с меня!.. — взорвалась мама, вскакивая со стула. — Ты можешь делать все, что заблагорассудится — поступать, не поступать!.. Стол и дом по-прежнему твои, но от меня ты больше слова не дождешься, — и ушла, хлопнув дверью.

— Допрыгалась, — сказала Катя. — Могла бы подготовиться заранее, продумать, что собираешься говорить… У матери, между прочим, и без тебя проблем хватает. Затаскали по врачам, кардиограмма никудышная …

— Катя права, — согласился папа. — Но ты молодец, что поставила нас в известность, хотя бы задним числом. Однако в данном случае, — он перешел на официальный тон, что тоже было дурным знаком, — я вынужден отказать тебе в помощи, чтобы не расстраивать маму. Возьми наши старые тетрадки, я их сохранил. Как знал, что снова пригодятся.

— В крайнем случае запихнем тебя в пед, — сказала Катя. — С условием, что ты не будешь работать по специальности.