Адаптация - Валерий Былинский Страница 19

Но не все египтяне были так суетливы. Вокруг аэропорта спокойно и непринужденно, даже надменно, без всякой суеты прогуливались или стояли вооруженные автоматами и пулеметами АКМ солдаты в касках и в светло-зеленой форме. За их спинами расстилалась желтая пустыня без единого деревца. Стоя в очереди к застекленной стойке, где выдавали визы, ориентируясь на торчащую из толпы смуглую руку с табличкой «Пирамида-тур», слыша крик: «Пирамида-тур! Пирамида-тур тут!», – выхватываемый моими ушами из десятков голосов других туроператоров с торчащими из толпы табличками, я вспомнил сбежавшего из Берлина Мюллера. «Не стоит делать святых из отбросов», – могло быть написано на табличке, торчащей из толпы человеческих голов разных стран мира. А место это – аэропорт в Хургаде – вполне могло быть застекленной и огороженной автоматчиками зоной Чистилища, концлагерем для вновь прибывших, распределяемых для отправки в зоны безжизненной желтой пустыни. Интересно, наступит ли время, когда начнут продавать туры в рай или ад, чтобы отдохнуть на каникулах в своем посмертном будущем?

Странно, приехал вроде бы на отдых, а ощущение пыльной тревоги. Хотя у моих соседей по очереди: русских из Сибири, москвичей, белорусов, немцев, французов, венгров, чехов, словаков, – настроение, судя по лицам, было нормальное. Они словно очутились в своей стихии, – а я нет. Как-то внезапно и остро я почувствовал, что мой книжный герой из «Адаптации» сейчас, в эту минуту, шагнул из книги прямо в меня. Это было глупо и тяжело. Не хотелось становиться собственным героем. Похоже, мой герой сильно испугался той жизни, которую вел, и прибежал спрятаться в своего создателя, как в нору. Будто моя жизнь лучше? Чтобы выплюнуть из себя лишнее тело, нужно было дальше писать. Девушка с ребенком стояла в соседней очереди. Один раз она бросила в мою сторону рассеянно улыбчивый взгляд и отвернулась. Я подошел к ней – беспокоило чувство какой-то незавершенности. Спросил первое, что пришло в голову:

– Вы не знаете, как тут деньги менять, лучше здесь или в городе?

– Я здесь поменяла, – как-то безразлично буднично, совсем по-московски ответила она. – Сотку сразу, чтобы потом не париться. И вам советую.

Бытовая деловитость ее слов в сочетании с легким городским сленгом отрезвили меня. Пахнуло отсутствием уникальности, каким-то улыбчивым муравьиным распорядком, столь любимым теми, кто называет себя в России средним классом. Я вспомнил, что в самолете она почти не разговаривала со мной, – только перечисляла названия тарифов, услуг, рекламных красот, но своего ничего не вносила. А сейчас она как бы впервые заговорила от самой себя. Я кивнул и некоторое время стоял с ней рядом. Вскоре девушку с ребенком поглотила высасывающая сила движения людской массы – ее выплюнули, куда-то распределили, она села на автобус и уехала.

Встречи, события в жизни – это как наша одежда, которая может быть к лицу или нет, безвкусной, гармоничной, короткой, длинной, не по размеру или идеальной по фигуре. Моя мимолетная самолетная встреча была никакой – словно я оказался возле прилавка с одеждой и ничего не купил. И меня не купили.

Кто знает, вдруг это все же была моя судьба? Или крохотная частичка судьбы? А я в глупом надменном сговоре с собственным героем сделал идиотское заключение из всего-то пары вылетевших изо рта слов? Но вряд ли. Ведь меня самого очень трудно представить хоть частью, даже крошечной песчинкой ее женской судьбы – а проникновение при встрече друг в друга имеет право быть хоть немного взаимным.

И еще, человек – существо многоликое. В отличие от красивого гастрономического блюда, которое почти всегда оказывается вкусным, внешне привлекательные люди нередко безвкусны. Представитель среднего класса напоминает безвредно теплое, не горячее и не холодное блюдо. Вовремя разогретое, в меру сытное, плюсоминусовое, толерантное по вкусу, как либеральная идеология – вот такое оно, это блюдо. Пицца из фабрики пицц, которая вкусна только свежей и разогретой. Меня оттолкнула унылая среднеклассовость, которую я в ней почувствовал.

А сам ты кто? – спросят меня. Да, сам – кто?! Не пробивающийся ли в средний класс росток, получающий в пересчете с рублей от тысячи до двух тысяч долларов в месяц? Но что-то насмешливо говорит мне, да и вам сейчас, – что дело вовсе не в деньгах и не в месте работы. Дело в том, разделяешь ли ты душой эту идеологию или нет. Считаешь ли ты, что существует отдельно – бодрые трудолюбивые будни, в которых нет места философскому самоуглублению, и отдельно – расслабленный, экстремальный отдых, в котором не модно и отвратительно тосковать, а позволяется лишь изредка стильно скучать? Считаешь ли ты, что абсолютно каждый в этой жизни при вынужденных обстоятельствах может и должен бросить не приносящую денег работу (шахтер – шахту, учитель – учительство, беспризорник – беспризорничать, алкоголик – пить и т. д.) и стать менеджером, продавцом-консультантом, секретарем-референтом, клаббером, миллионером, или нет? Считаете ли вы, что люди равны, как стопки газет, или они пожизненно разные по силе воли, таланту, уму, доброте, глупости, пошлости, слабости, злу? Будете ли вы презирать тех, кто опустил руки, не смог уйти с шахты, учительской должности, из пьющей деревни, из беспризорников в офисы, ресепшены, бутики, бизнес-планы, чил-ауты, четырехзвездочные отели и систему «все включено», или нет? Самое странное – часто думал я (да и мой герой тоже), рассуждая о среднеклассовом обществе нашего большого остывающего до среднетеплой температуры мира, самое странное и смешное – что наш современный русский средний класс, вроде бы презирая и отрицая советский коммунизм, сам является светочем массового коллективизма, эдакой большой комсомольско-партийной ячейкой, где принято толерантно выражаться, модно тусоваться, хорошо зарабатывать (неважно каким способом), считать, что все люди одинаковы и имеют равные возможности, но при малейшей угрозе своему благополучию называть всех остальных быдлом и сетовать на то, что не каждому дано подняться до их уровня. Можно получать миллион в месяц, сто долларов в месяц – но все равно разделять эту идеологию. Мечтать о ней, готовиться к ней, упиваться ею, скучать с нею, даже жаловаться на нее – но всегда быть рядом с нею и возвращаться в нее.

Я заплатил 25 долларов за египетскую визу и разменял 100 долларов на местные фунты.

Сели в автобус. Туристов стали развозить по гостиницам. Гид, русскоговорящий усталый араб, торжественно выкрикивал название отелей. И каждый раз возле объявленного отеля выходили из автобуса пятеро, трое, двое человек. Вскоре я остался в автобусе один. «Отель Синдбад Мирамар…» – вспоминал гид, листая листы в папке в руке… Водитель тоже не мог понять, где в Хургаде находится отель с таким названием. Я порадовался за попутчицу с ребенком, которая, оказывается, не все знала или что-то перепутала. «Отель Мирамар…» – бормотал гид. «Синдбад Мирамар», – напомнил я, делая ударение на первом слове. «А, ну да, о’кей, йес…»

Мы долго блуждали по пыльным улицам, наконец подъехали к трехэтажному зданию. «Синдбад Мирамаар»! – выкрикнул гид, словно объявляя выход на арену цирка знаменитого артиста.

Население Египта не сплошь мусульманское. Здесь есть христиане, копты – как они сами себя называют, показывая запястье или внешнюю поверхность кисти, где вытатуирован маленький черный крест. «Я христианин», – многозначительно кивают египетские потомки коптов и называют свои неарабские имена: Роман, Александр, Энтони…