Падающие в небеса - Азарий Лапидус Страница 19

– Ладно, давайте не думать о худшем, – вздохнул Михаил Петрович. – С чего, по-вашему, я должен начать?

– А вот здесь я передаю инициативу Антону Николаевичу. Он сам решит, как лучше осуществить первый оперативный контакт с Липсицем, но я бы порекомендовал вам начать с какой-нибудь публичной конференции или симпозиума. Какие соображения?

Авдеев посмотрел на своего начальника, потом произнес:

– Мы так и планировали. Примерно через две недели большой симпозиум в Хьюстоне, на котором основным докладчиком является Липсиц. Я не удивлюсь, если узнаю, что сотрудники корпорации Михаила Петровича принимают участие в симпозиуме.

Сапожников поразился, насколько серьезно подготовились к встрече с ним его новые коллеги, если даже узнали, где и когда его сотрудники могут пересекаться с Липсицем, но, не показав виду, спросил:

– Как я туда попаду? Там ведь требуется аккредитация, я наверняка опоздал.

– Не проблема! – уверил Авдеев. – Сейчас, во время кризиса, участников подобных мероприятий не так уж и много, и организаторы идут навстречу всем желающим, выдавая аккредитацию буквально за день до открытия.

– Да! Я смотрю, вы основательно подготовились к моей, как это у вас называется, «переправке».

Беленький рассмеялся.

– Нет, Михаил Петрович, у нас давно существует другая терминология, но об этом поговорим как-нибудь в следующий раз. А сейчас я бы хотел закончить нашу встречу, тем более вас уже сын дома ожидает.

Сапожников моментально поднялся. Ему хотелось как можно скорее покинуть эти стены. Хотя как опытный игрок он понимал, что проиграл вчистую. Даже если он физически и выйдет из этого здания, то все равно его дух останется здесь. И время от времени властелины лампы будут натирать ее поверхность, произносить волшебные слова, после которых Михаилу Петровичу придется мгновенно возникать перед их ясными очами.

От этих мыслей внутри пробежала дрожь, заставив Сапожникова поежиться, что не ускользнуло от взгляда Беленького. Он тоже поднялся, протянул руку и вдруг сказал:

– Мы так быстро перешли к разговору о делах, что в начале встречи у меня даже не было возможности, а потом я совсем забыл вас поздравить.

– С чем? – удивился Сапожников.

– С полученным кредитом.

Сапожников стушевался. Он не хотел показывать, что не понимает, о чем говорит Беленький.

– Да, конечно! Спасибо!

Все тот же офицер, или его двойник, проводил Сапожникова до выхода из здания. Михаил Петрович, выскочив оттуда бегом, тут же набрал телефон Миловидова.

– Здравствуй, Андрей…

Финансист, перебив шефа, затараторил в трубку:

– Михаил Петрович, как здорово, что вы мне позвонили, а то я уже целый час пытаюсь с вами связаться, а вы недоступны!

– Не кричи! Объясни спокойно, что случилось за последний час?

– Произошло чудо! Мне позвонили из банка и сообщили, что предоставляют нам кредитные ресурсы вне зависимости от позиции английских финансистов.

– Ничего в этом чудесного нет. – Сапожников пытался держаться спокойно, хотя чувствовал, что дается это с трудом. – Они поняли: мы – достойные партнеры.

– Что же, они не понимали этого час и десять минут назад, когда я пытался их уговорить, а потом вдруг раз, и поняли?

– Похоже, ты их уговорил. Жди бонуса. – И Михаил Петрович отключился.

Он догадывался, благодаря кому крупнейший российский банк вдруг решил нарушить корпоративные правила, установленные в условиях кризиса, и выдать кредит компании Сапожникова. Маневр Беленького был понятен. Для большей уверенности он хотел повязать Сапожникова еще и финансовой зависимостью, при необходимости дергая за веревочку того самого кредита.

Михаила Петровича охватил настоящий страх, передавшийся от предков через гены, дремавший где-то внутри, резко, в один момент пробудившийся и подавивший деятельность всех органов, приведя их в полнейший ступор. Он остановился посредине двора, не в состоянии идти, и только мозг продолжал четко работать: «Нельзя сдаваться. Нельзя сдаваться».

Сапожников не знал, что делать, но очень надеялся, что и на этот раз поможет неведомый всесильный покровитель, всю жизнь сопровождающий и спасающий его в абсолютно безвыходных, казалось бы, ситуациях.

В этом году зима в Геттингене выдалась совсем бесснежной, но очень промозглой. Порывы холодного северного ветра пытались сбить прохожих с ног, поэтому на улицах было немноголюдно. Первая неделя 1909 года не предвещала никаких треволнений. Германия жила сытой размеренной жизнью. Прилавки в магазинах ломились от продуктов, а в маленьких ресторанчиках, разбросанных по всему городу, собирались толпы студентов знаменитого университета и соревновались с местными бюргерами, кто больше выпьет пива и шнапса.

Макс Борн, перебравшийся в Геттинген по приглашению ординарного профессора Германа Минковского всего месяц назад, пребывал в ужасном настроении. Уже пятый день профессор находился в больнице, и врачи ничего не могли сделать для улучшения его состояния. Борн собрался навестить Минковского в клинике, но до этого он решил переговорить с женой Германа Августой.

Дверь открыла служанка и провела Борна в просторную гостиную. Августа сидела за столом и раскладывала детскую игру с двумя очаровательными дочками. С появлением гостя девочки встали из-за стола, собрали игру, поздоровались с дядей Максом и направились к выходу. Борн загляделся на дочек Минковского – на редкость очаровательные создания, худенькие, кучерявые, с большими карими глазами, в которых светился тонкий ум, подаренный им природой и генами гениального отца.

– Спасибо, что зашли, – сказала Августа. – Когда приходят наши друзья, я могу немного отвлечься от тех дурных мыслей, которые посещают меня в последнее время.

Августа действительно выглядела не лучшим образом. Под глазами огромные синяки, и без того худое лицо еще больше вытянулось, руки, чтобы не показать неунимающуюся дрожь, лежали на столе.

– Как себя чувствует Герман?

– Плохо! Врачи говорят, что надо набраться терпения и ждать, с момента операции прошло еще совсем мало времени, но мне кажется, они сами толком не понимают, что же происходит.

– Я хочу сходить в больницу, навестить его.

– Правильно. Может быть, вам удастся выяснить что-нибудь новое.

Поговорили еще минут пятнадцать, и Борн засобирался. Августа проводила его до двери, стоя в прихожей, она еле сдерживала слезы. Макс протянул руку, потом поцеловал в щеки жену своего учителя и друга. Ее ладонь была невероятно холодной и очень мягкой. В то же мгновение сердце Борна сжалось от предчувствия беды, витающей в этом доме.

– Могу я вас попросить об одном одолжении? – спросила Августа.

– Да, конечно.