Дневник нарколога - Александр Крыласов Страница 19

— Пью, Иосиф Виссарионович.

— Прэкращай, Толя. Сколько можно пить? А кто будэт коммунызм строить?

— Ни фига себе, — открыл рот Леня.

— Я тогда говорю своим собутыльникам — все, баста, ко мне Сталин приходил. Мне больше не наливать.

К ним подбежал взмыленный метрдотель и поставил на стол две огромные тарелки с морепродуктами, присыпанными зеленью и дольками лимона.

— Не подвел? — Степаныч пронизывающе уставился на метрдотеля.

— Как можно? — развел руками пыхтящий мэтр.

Степаныч нанизал на вилку королевскую креветку, откусил, тщательно прожевал и кивнул головой:

— Годится.

Мэтр, отдуваясь, побрел в подсобку. Леня притронулся к заказанному великолепию и осторожно поинтересовался:

— И это все будет стоить пятьдесят евро?

— Лопай, что дают, — закрыл тему Степаныч, — а знаешь, Александр Вертинский говорил, что променял бы все диковинные острова и дальние страны на один дождливый подмосковный вечерок.

— Конечно, — ухмыльнулся Леня, — но прежде, чем променять, нужно было на этих островах потусоваться.

— И тем не менее! — стукнул кулаком по столу Степаныч. — И тем не менее!

Официанты навострили уши.

— Мы обсуждаем газовые контракты между Россией и Украиной! — рявкнул на них Анатолий Степанович.

Те прижали руки к груди и рассредоточились по углам.

— Плохо мне, Леня. Ностальгия замучила, — пробурчал Степаныч.

— Так возвращайтесь, — пожал плечами Куприянов.

— Не всем дано.

— В смысле?

— Ты думаешь, большие деньги даром достаются? Украсть их и вывезти мне удалось, а вот спрятать концы в воду не получилось. Стоит мне в Россию только нос показать, как меня сразу примут.

— А давно вы уже здесь?

— Столько не живут, — помрачнел Анатолий Степанович, — лучше расскажи, как там столица?

— Как всегда, — скривился Леня, — холодно, дождливо и слякотно. В метро злые, зеленые, не выспавшиеся рожи. На дорогах — многочасовые пробки и выбоины. На работе — козлы. В телевизоре — уроды. Ничего не изменилось.

— Хорошо, — в глазах Степаныча показались слезы, — и все говорят на русском языке?

— Все, — подтвердил Куприянов, — за исключением частых гастарбайтеров и редких туристов.

— Хорошо. — Плечи Степаныча затряслись, он утер слезы рукавом майки и предупредил: — Сегодня нажрусь в хлам.

— Зачем?! — закипятился Леня. — Вы подогнали сюда много денег. Здесь постоянно светит солнце, и вам не нужно каждый день вставать ни свет ни заря и ковылять на постылую работу. У вас нет дурака начальника и минусовых температур, вечных сугробов и древнерусской тоски. Так живите и радуйтесь. Зачем нажираться-то каждый день до потери пульса? Россия — Россия. Вот мое самое яркое впечатление за истекший год: я иду в половине пятого утра по подмосковному городу Подольску. На электронном табло загораются красные цифры: «12 февраля 2011 года». Надпись гаснет, появляется другая: «4 часа 30 минут». Надпись гаснет, возникает третья: «Температура: — 29 градусов». Надпись гаснет, вспыхивает четвертая: «Хорошего вам дня, дорогие подольчане». Автобусы еще не ходят, а на улице полно народу. Полно! Толпы людей спешат неизвестно куда. Хотя, конечно, известно куда — все торопятся на первую московскую электричку, потому что только в Москве есть работа. Над толпой вздымаются клубы пара, люди похожи на заключенных, идущих колонной в лагере под Магаданом. А небо ясное-ясное, и звезды сверкают, как замерзшие брызги великих северных рек, и мороз пробирает до самых костей, и снег хрустит под ногами, и как орден за доблестный труд блестит громадная начищенная Луна.

— Это уже не так хорошо, — согласился Анатолий Степанович, — но зато все говорят на родном языке. А здесь бегают дети, играют в прятки, что-то кричат, а я не понимаю. Старушки судачат в кафе, а о чем говорят — неведомо. Страшное дело. Они живут своей жизнью, чему-то радуются, о чем-то мечтают, а моя жизнь закончилась с отъездом из России. Как отрезало. Кроме окаянного пьянства даже вспомнить нечего. Ты много не воруй, Лень. Воруй, но в меру, а то останешься как я, без Родины. А это, я тебе доложу, — не сахар. И это понимаешь, когда изменить уже ничего нельзя.

— Мне и в меру своровать негде.

— Счастли-и-и-ивчик.

Леня опустошил свою тарелку. Анатолий Степанович допил бутылку черногорского вина, а к еде почти не притронулся. Счет и вправду потянул на пятьдесят три евро. Степаныч расплатился, оставив пятерку на чай, и с усмешкой отказался от Лениных денег. Официанты во главе с метрдотелем, вытянувшись во фрунт, торжественно проводили «газовых олигархов».

— Привет слякотной Москве, — Степаныч потеряно махнул рукой и побрел по залитому солнцем Дубровнику.

Подмосковная электричка была забита под завязку. Стоящие пассажиры теснились в проходе, с завистью поглядывая на сидящих. За две остановки до конечной освободилось место неподалеку от Куприянова. Леня рванулся к свободному месту как первоклассник к леденцу. Бабка с сумкой на колесиках замешкалась, замельтешила, и Куприянов успел ввинтиться на освободившееся место. Утвердившись на оккупированной территории, Леня первым делом зажмурил глаза и притворился спящим. Чья-то рука потрепала его по плечу, он не отреагировал, рука похлопала сильнее. Леня с трудом разлепил веки и обвел электричку взглядом заспанного младенца. Первое, что он увидел — это сморщенный палец старухи, направленный ему прямо в глаз.

— Умрешь в страшных муках! — пообещала ему старушка. — Хорек скрипучий!

— Что? — открыл рот Леня.

— Сдохнешь под забором, супостат! — каркнула божий одуванчик и двинула кошелкой по Лениному колену.

— Ты что, бабанька, белены объелась? — рассмеялся сосед Куприянова, пьяненький дедок с влажными глазами.

— Да чтобы у тебя нос провалился, пьянчуга чертов, — старушенция переключилась на деда.

— Ах ты, старая карга. А у тебя, чтобы внук на Муамара Каддаффи был похож, — не остался в долгу задутый старикан.

— Пр-р-роклинаю тебя, идол! — отрезала бабулька.

— Энгельс твою Маркс! — рассвирепел дед. — Как ты можешь, старая кошелка, такими словами разбрасываться?!

— А ты не встревай, окаянный!

Леня, не долго думая, поспешил в тамбур, а в вагоне разгорелась настоящая гражданская война, все спешили высказаться и заклеймить друг друга, ведь до конечной остановки оставались считанные минуты. «Да уж, напряжение в нашем отечестве зашкаливает», — отметил Куприянов, стоя в густом облаке перегара, витающем в тамбуре, и ощупывая в кармане загранпаспорт с немецкой визой. Завтра он улетал на неделю в Берлин, поэтому поглядывал на происходящее как бы со стороны.